Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

В 1942 году дефицит продовольствия по всей стране еще заметнее сказался на детях. В интернате для дошкольников, эвакуированном из Ленинграда в Челябинск, ежедневный рацион выглядел следующим образом: чай с хлебом на завтрак, крупяной суп с растительным маслом на обед, подслащенный чай с хлебом на ужин. В середине мая 1942 года дом для эвакуированных детей в Горьковской области сообщил, что так и не получил продуктов на апрель; в других детских домах области подопечные питались одним черным хлебом[1007]

. К концу года из городов сообщали о возросшем количестве случаев истощения, часто заканчивавшегося смертью. В Кирове, куда прибыло много эвакуированных, питание детей достигло критической точки в конце 1942 года. В городе находилось 4500 младенцев до одного года и 10 500 детей в возрасте от года до трех лет, и всем им надо было выдавать молоко на молочной кухне – предназначенном только для детей распределительном центре, которые открыли во всех крупных городах. В июле молока, поступившего на кировскую молочную кухню, хватало лишь на то, чтобы обеспечить каждому ребенку 250 миллилитров – то есть около чашки – в день; в октябре ежедневная порция молока уменьшилась до 160 миллилитров, а в ноябре – даже до 45 миллилитров. В начале декабря в городе открылась столовая для 3000 самых истощенных детей, призванная заменить гораздо более вместительную столовую для тысяч детей школьного возраста, лишенных возможности получать продукты. Школы должны были обеспечивать учеников горячим завтраком, но могли предложить лишь одну-единственную булочку. Если ребенок не находился в детском доме, не ходил в сад, не учился в школе или не получал питание в каком-либо еще учреждении, его рацион большей частью ограничивался хлебом и сахаром, получаемыми по карточкам. В декабре город обеспечивал детям небольшую хлебную норму, но она вычиталась из пайка их матерей. Впрочем, ни дети, питавшиеся дома, ни те, о ком заботились разные учреждения, не получали достаточно пищи. Кировская детская больница, куда попадали дети с соматическими заболеваниями, сообщала, что 95 % поступивших детей страдают от серьезного истощения. В период с сентября по ноябрь умерло 30 % всех принятых в больницу детей, половина – непосредственно от дистрофии, а для другой половины дистрофия стала фактором, обострившим болезнь[1008]

. В 1943 году ситуация продолжала ухудшаться, особенно среди детей младшего возраста. Отправленная Совнаркомом проверочная бригада обнаружила у 13 % всех детей в кировских яслях острую стадию дистрофии, а у 11–12 % – туберкулез[1009]

. Большинство детей по всей стране зависели от родных и продуктов, выдаваемых по детским карточкам, которых недоставало даже для минимального поддержания здоровья. Нередко родители пытались подкормить детей, отдавая им часть своей порции с большим риском для собственного здоровья[1010]

.

Задолго до войны как дореволюционная Россия, так и Советский Союз отличались высокой младенческой смертностью, потому что детей рано отнимали от груди[1011]. Когда в 1930‐е годы женщины начали массово устраиваться на работу, период кормления сократился еще сильнее. В годы войны многие матери не могли кормить грудью из‐за недоедания. Мэри Ледер вспоминала, что, хотя у нее и было молоко, ее девочка не развивалась «в нормальном темпе». Она пояснила: «Я сама была такой исхудавшей и измученной, что моего молока ей не хватало для нормального питания, а другой еды не было»[1012]. Поэтому жизнь младенцев и маленьких детей во многом зависела от дополнительного питания, предоставляемого молочными кухнями.