Кривые Жуковского

Еще раз подогрели чайник. Полина с замиранием сердца ждала, когда разольют по чашкам чай, высыпят в вазочку купленные конфеты и наконец обсудят, что с найденышем делать.

Но вот и чай, конфеты и даже зефирки, а про кота ни слова, ни взгляда, только улыбки вскользь. Полина уже и сама про себя забыла и стала пить чай, смотреть на девушку. Потому что мама у Артема была как мама, ничего особенного, хотя Артем на нее здорово походил, а вот девушка была замечательная. Светловолосая, как и Артем, а глаза карие, большие, а все остальное на ее лице было не то чтобы маленькое, но очень аккуратненькое – и нос, и рот, и зубы. Вот только ее уши, казалось, были ей немного велики. Их было чуть заметнее, чем стоило бы. Но она их не прятала, даже наоборот, то и дело выставляла напоказ, убирая за них пряди волос. А украшены они были серебряными сережками в виде листочков, и на правом листочке сидела божья коровка.

– Родина зовет, – сказал Артем Полине и вышел из-за стола.

У Полины оставалось еще полстакана недопитого чая и что-то вязкое, обидное внутри.

Она сказала: «Спасибо», – и ей на то кивнули.

Полина шла и думала: «А что, лупу надо было с собой приносить?». И даже оглядела свою скромную грудь, чтобы проверить, не забыла ли она снять школьный бейдж, на котором они могли прочитать ее имя. Но бейджа не было. Полина оказалась не подписана и никому не интересна. Настолько же ей уже были не интересны и Германия, и СССР, и все, что между ними происходило.

Она не видела ни букв, ни смысла за ними и сама попросилась домой.

– Мне домой надо.

Артем посмотрел на часы в уголке монитора, кивнул. Полине показалось, что он вполне допускал, что причиной ее «надо» мог быть поздний час, но потом он сказал, что проводит, и сказал непривычно мягко, а значит, он ее разгадал. Понял, что спасенный им уличный котенок, принесенный в тепло и метивший в члены семьи, семьей оказался раздавлен. И что колесами уличными, машинными было бы не так больно.

***

– Тебе нужно переклеить обои. Нужны светлые, понимаешь? Ведь мы сами создаем свое настроение. Что снаружи, то и внутри. Когда ты вообще последний раз мыла окна?

Полина только в дверь, и сразу захотелось в нее же выйти.

«Бабушка», – закатила она глаза.

Дверь за собой прикрыла тихо-тихо, тихо стягивала сапоги…

– Полиночка пришла! Иди поцелуй бабушку!

«И что это меня все сегодня замечают? – негодовала Полина, вешая пальто в шкаф. – Надо просто пережить», – успокаивала она себя, отправляясь на кухню.

– Ты обстригла волосы?!

– Еще два месяца назад, мам, – помогла Полине Варвара. Она готовила бабушке чай.

– Да ты посмотри, что с ее лицом! На нем же живого места нет. Я привезу тебе из Таиланда крем. А вообще, их надо сушить, ну-ка иди сюда.

– Мам, – умоляюще простонала Варвара.

Бабушка взяла Полину за подбородок, повернула ее лицо к себе одной стороной, потом другой.

– Надо антибактериальным мылом мыть перед сном. Честно скажи, давишь?

«Просто пережить», – думала Полина.

Бабушка наконец отпустила ее лицо, и Полина, облокотившись спиной о стену, начала «просто переживать».

– Ты знаешь, у твоей мамы всегда было чистое лицо. Она в меня. А когда Варя привела твоего отца знакомиться, я сразу обратила внимание, что у него ямочки на лице. Значит, был прыщавый, еще и глупый, никто его по рукам не бил…

Полина пыталась расценить это как предательство. Она не станет обижаться напоказ, демонстративно отводить глаза, на все его вопросы отвечать раздраженным «отстань». Мама так умеет, она проворачивала такое с папой иногда, а Полина нет. Она обидится для себя, не для него. Потому что обида – эта боль. А боль способствует развитию инстинктов. Это она не сама придумала, биологичка рассказывала. Пример приводила фольклорный – кто раз обжегся молоком… А Полине нужен был как раз таки инстинкт, потому что все разумное в ней замирало, как только он приближался.

– … а наши девчонки что только не делали! Чем только не мазались! – продолжала бабушка свой увлекательный рассказ. – Тогда же ни кремов, ни масок не было, не говоря уже про косметологов. Даже, прости господи, этой натирались…, в общем, уринотерапия…

– Мам, давай сменим тему, – перебила ее Варвара, ставя перед бабушкой стакан с чаем.

«Меня зовут Полина». Уже, наверное, в тысячный раз после окончания того злополучного чаепития Полина возвращалась туда и говорила: «Меня зовут Полина». Говорила невпопад, посреди чужого разговора, прерывая рассказ ушастенькой. Чувствовала на себе три пары удивленных глаз. Она понимала, что про нее плохо думают, ведь это неприлично, так обращать на себя внимание. И Артем на этот раз не оценил ее смелости, не пожал ей взглядом руку. Но ей больше и не нужна его рука. Эта ненадежная рука. Она не схватит за капюшон, когда Полина соберется падать, не поможет подняться, когда ей сложно будет встать, не погладит по голове, не…

«Только не сейчас! – умоляла себя Полина. И она моргала, моргала, моргала. – Только не сейчас!».

– Я к дедуне, – сдавленным голосом произнесла она.