Кривые Жуковского

– Дедуня, прости меня.

Дедуня лежал на кровати, смотрел в потолок. С Полиной он не разговаривал с тех пор, как она бессовестно и очень неуместно вмешалась в его разговор с телевизором.

– За что?

– Ты знаешь.

– Нет, не знаю.

Дедуня всегда так делал. Он никогда не умел просто принимать извинения. Вот и сейчас он не мог сказать: «Прощаю», – обнять, поцеловать внучку в макушку и отпустить с миром. Нет, ему нужно было, чтобы кающийся с виноватым лицом, вслух и в мельчайших подробностях описал свой проступок. Дедуня будто бы хотел со стороны взглянуть на случившееся, оценить, насколько тот виноват. А может, просто хотел, чтобы извинительный процесс затянулся, и с ним побыли подольше. Полина не знала точно, но решила дедуне подыграть в любом случае. Ей ведь тоже хотелось побыть здесь подольше, ведь в доме бабушка, а в ее собственной комнате тишина и Артем со своим семейством.

– За то, что сказала, что заводы нам не нужны, потому что они портят экологию, и пусть китайцы за нас все делают.

Дедуня молчал.

– Но ведь у китайцев целые города из заводов! – не выдержала Полина. – А люди, которые там живут, на этих заводах работают. А потом весь мир это носит. Или ест. Или еще что-нибудь с этим делает… Нам историчка рассказывала.

Дедуня молчал.

– Моя одноклассница ездила в Челябинск к бабушке. Говорит, люди оттуда уезжают, никто не хочет там жить из-за экологии. И ее бабушка тоже…

Дедуня приподнялся на локтях. У него были те же глаза, что и тогда, у телевизора, когда Полина впервые позволила себе высказать свое некомпетентное мнение.

А Полина открыла рот от поразившей ее мысли.

«Я тоже предатель», – думала она.

Она, преданная и раздавленная, теперь делает это сама. «Это все он, – говорит она дедуне глазами, – он учит меня грубить, учит предавать…».

Полина больше не стала себя сдерживать. Слезинки покатились по ее щекам одна за другой. «Такие извинения, наверное, придутся по вкусу дедуне», – думала Полина и слезы не стирала.

***

Варвара проводила помадой по лицу, и появлялись губы. Она извлекала свое лицо из однообразной тихой ночи. Меняла кофе на тени, тени на тушь, воспринимала части себя в зеркале как нечто привычное, неинтересное.

«С Днем Рождения тебя», – пела Варвара неслышно.

Как давно это было, думала она, и в тысячный раз вспоминала, как тихонечко выбиралась из постели, перелазила через него там, где ноги, чтобы не дай бог не потревожить, чтобы не выдать себя. Босая, медленно крадучись, будто и не ступая вовсе, выходила из спальни. Доставала из кухонного шкафчика запрятанную за баночками с крупой бутылку шампанского. Убирала ее в морозильник. Ему, шипучему, хватало времени стать холодным, приятным, пока Варвара доставала бокалы, нарезала фрукты, извлекала из сумочки стильную коробочку с пустячным подарком.

Так было два года подряд. Потом ей уже никак не удавалось проснуться раньше него. На третий он целовал ее спящую и гладил большой живот. Варвара сказала сквозь сон: «Подарок…».

«Потом», – ответил он. На четвертый он целовал их двоих, не спавших всю ночь, заснувших лишь под утро. Пятый, шестой… Варвара их уже и не помнила.

Она надевала платье, непременно черное, чтобы никто не заметил, что для нее это по-прежнему праздник. Не выдадут ли сапоги на шпильках? – сомневалась она у обувной полки. Решалась. И уже с легкостью надела любимое пальто, взяла сумочку, перчатки.

«С Днем Рождения тебя», – пела она, спускаясь по ступеням.

В институте оставалось не так много людей из тех, которые вместе с ними переживали их развод. Тем не менее, все были в курсе. Варвара даже знала, что новеньким украдкой показывали на нее пальцем, говоря: «А это бывшая жена Владимира Александровича». И когда к нему в институт приходил кто-нибудь из его нового семейства, особенно жена, все смотрели на Варвару. Варвара в такие моменты убеждала себя, что выглядит сегодня отменно, что прическа ей удалась как никогда и что за всем этим никто не замечает легкого румянца на ее щеках.

Она ехала в холодном троллейбусе. Разглядывала женщин, уставших за жизнь от своих лиц и нарисовавших с утра новые поверх прежних; недовольных мужчин, которых не радовала даже близость незнакомок; спящих сидя детей.

Всем нелегко далось Варварино возвращение, вспоминала она. Женщины делали вид, что не замечают ее худобы и бледности. Старались говорить с ней, будто расстались только вчера. Мужчины косились как-то не по-доброму. Они, как предполагала Варвара, просто устали от бесконечных дамских пересудов о ней. Александра Константиновича, их ведущего научного сотрудника, например, откровенно раздражал ажиотаж вокруг Варвары, он ей однажды так и сказал: «Устроила, блин, тут».

От остановки до института было пятнадцать минут пешком. На шпильках двадцать. Варвара старалась не торопиться, ведь этот день не должен был для нее ничего значить. Не должен был быть особенным. Ведь не она вчера бродила с ним по супермаркету, выбирая шампанское и торты. Не она сегодня в институтской комнатке, отведенной сотрудникам под кухню, будет резать эти торты, выкладывать фрукты на тарелочки.