Кровь как лимонад

Сзади послышались шаги, Жека обернулся. На открытое пространство из рощи, через которую была протоптана тропинка к обсерватории, выбрались двое. Один — в костюме (это вечером-то в субботу, подумал Жека), лет тридцати пяти или около того. Выходя из рощи, он держался впереди. На открытом пространстве немного отступил, пропуская вперед второго. Тому было чуть за пятьдесят, курчавый и почти черноволосый, с мертвенно-бледной кожей; он казался сильно навеселе.

— Антон? Филипп Юрьевич? — увидев их, девушка резко поднялась на ноги.

— Привет, Настя, — сказал Антон из-за спины Филиппа Юрьевича.

— Долго искали? — поинтересовалась она.

— Не очень, — ответил Антон. — Ты же сама сказала, что с Пулковских высот обозреваешь город. Проехались по поселку, пригляделись, спросили местных, где тут обзорная площадка.

— Зачем приехали?

— Это ты к Филиппу Юрьевичу.

Филипп Юрьевич все это время с застывшей улыбкой молча смотрел на Настю. Улыбка эта не понравилась Жеке настолько, что он весь подобрался и приготовился в случае чего выдать хук правой, от которого бы обосрался сам Мохаммед Али. Но это на крайний случай. Жека поднял с травы бутылку с остатками «джеймсона», взвесил в руке, спросил:

— Выпить никто не хочет?

— Антону нельзя, он за рулем, — ответила Настя. — Он водитель моего отца. А Филиппу Юрьевичу, наверное, хватит… Да он и не пьет с такими, как ты.

— Кто это? — спросил Филипп Юрьевич.

— Мой друг, — сказала Настя. — Ты зачем приехал?

Филипп Юрьевич ответил, но его слова заглушил заходящий на посадку самолет. Медленно, словно собираясь с последними силами перед приземлением, он пролетел почти над их головами.

— Не расслышала, что ты сказал, — произнесла Настя, обращаясь к отцу.

— Говорю, у нас с тобой отношения не очень. Может, пришло время наладить их?

— Опять… Именно сегодня снова заклинило у тебя в голове? И ты за этим меня здесь нашел?

— За этим? — повторил Филипп Юрьевич и полез в карман расстегнутой куртки классического покроя.

Чуть пошатнувшись, он шагнул к Насте. От него пахнуло водкой.

— Возьми, — сказал он дочери, протягивая к ней руку.

— Что это? — спросила та, принимая из его руки несколько разноцветных бумажек. — Деньги?

— Считай, твоя премия, — ответил Филипп Юрьевич. — За наше вчерашнее дело. Ты не хотела им заниматься… Здесь полторы тысячи евро.

Помолчав пару мгновений, Настя спросила:

— Почти сто тысяч за банковскую операцию? Даже если я была не согласна с тобой, что за детский сад? — прищурившись, она посмотрела на отца. — Я за это получаю оклад. Если ОБЭП начнет шить уклонение от налогов, фигурантом все равно пойдешь ты, — Настя махнула рукой. — Да с твоими связями никто к тебе и близко не подойдет. Так что, спасибо, конечно, но премия — это лишнее… Или это добрый по пьяной лавочке папка хочет подкупить гордую дочь?

На лице Настиного отца отпечаталась боль. Он отступил на шаг.

— Забери свои деньги, — попросила Настя. — Я бы взяла, когда о них просила. А сейчас мне они не нужны.

— Мне тоже. Они твои. Можешь раздать их на улице. Или выбросить. Делай, что хочешь.

Выглядевшая совершенно спокойной Настя вдруг разозлилась. Ее ноздри задрожали, губы искривила язвительная усмешка. Глаза сверкнули как искры от костра.

— У нас тут прямо театр! И ничего не делаем. Мои деньги? — Настя сделала шаг в сторону, к еще дымящемуся мангалу, и кинула разноцветные бумажки, которые держала в руке, на угли. — Иногда веселее импровизировать.

Разлетевшиеся по мангалу стоевровые купюры легли вниз, их накрыло сиреневой банкнотой достоинством в пятьсот евро.

Филипп Юрьевич сделал еще шаг назад, наткнувшись спиной на водителя.

— Колоритная девушка, — пробормотал Антон, поддерживая босса за локоть.

Жека смотрел, как сильней задымились тлеющие угли, по углам мангала покрывшиеся белым пеплом. Дунул ветер, и одна из купюр отлетела в сторону. Вдруг появилось маленькое синее пламя, зацепилось за головешку и через секунду лизнуло крайние сто евро. Огонь побежал по краю зеленой бумажки, она почернела посередине и вспыхнула. Пламя перекинулось на остальные деньги. Длинный язычок огня лизнул сиреневую банкноту, огонь прицепился и охватил бумажку со всех сторон. Антон и Жека стояли как вкопанные и смотрели, как сгорают изображение вантового моста на пятисотевровой купюре и моста в стиле барокко — на стоевровых. Жеке неожиданно захотелось подойти к мангалу и опустить руки к пламени, чтобы прогнать охвативший его озноб. Отец Насти обратился в один неподвижный взгляд, который не мог оторваться от девушки. На его лице блуждала счастливая улыбка.

— Вот это так по-нашему! — поминутно повторял он. — Я всегда думал, что от матери у тебя только фамилия! Ты моя дочь!

Банкноты сгорели наполовину, когда он повернулся к Антону и сказал:

— Пойдем, хватит глазеть.

Глаза водителя были прикованы к догорающим деньгам, как металл к магниту. Он с трудом оторвал взгляд от мангала, покачал головой и сипло сказал:

— Это же с ума сойти… Шашлыки-то хоть удались?..

И пошел впереди Филиппа Юрьевича, который обернулся к Насте и произнес: