Кружевные закаты

– Ты хоть бы держал на расстоянии, не позволяя проникнуться тобой… Но ты, напротив, делал все, чтобы именно это и произошло. Неужто тот, кто любит, больше уязвим? Ведь он позволяет приникать в себя, обнажается, показывает самые незащищенные свои черты… И может казаться слабым из-за этого.

– Аня, это жизнь… Тут все виноваты, если так посудить…

– Ты не можешь снова так поступить со мной! – сказала она дрожащим голосом, даже не пытаясь скрыть это.

– Но ты ведь наказала мне сгинуть…

– Я не о сегодняшнем, а вообще… Впрочем, – добавила она, выпрямляясь, – так лучше будет.

В охватившей ее агонии она резко и четко обрубала.

– Ну так… – неуверенно протянул Дмитрий, с жалостью смотря на живот Анны.

– Таня! Татьяна! – закричала там временем Анны. – Подойди, помоги мне, родная…

38

Узнав о том, что жена его не только была беременна, но и потеряла ребенка, Николай был в таком бешенстве, ужасе и обиде, что к нему опасалась подбираться даже Янина. Он считал ее несчастной испуганной девочкой, которая никак не может привыкнуть к нему (чем же он отталкивал ее?), жалел поэтому и не слишком настаивал. Но это… Это переворачивало, перерубало, перемалывало все. Он не мог больше смотреть на Анну, слушать ее приглушенные речи, видеть ее лживые глаза.

Опомнившись от первого удара и чувствуя в себе силы сдвинуть свод небесный, он направился в кабинет, не смотря ни на кого по пути, с силой пододвинул стул к крепкому столу и, расплескав чернила, макнул в них пушистое перо. Излив на лист ни в чем не повинной бумаги всю свою огнедышащую желчь, ярость и ненависть, он удовлетворенно запечатал шершавый конверт и позвонил в колокольчик.

«За кого она принимает меня? – возмущенно вертелось в его голове. – За евнуха?!» Сознание этого было унизительно, и, дабы скрыть горечь и позор, он должен был предпринять что-то. И так столь долгое время он был в дураках, жалея ее… Подумать только, он жалел ее! Мерзавка!

Дополнительное понимание того, что он не пойдет на поводу у женщин, желающих мира и покоя, творя при этом отвратительные вещи, переполнило его гордостью и сознанием собственного мужского превосходства. Слишком ранящими были не столько последние события, сколько то, как терпеливо он сам вел себя. Николаю было противно до отторжения. Он закрыл глаза пальцами и так просидел у себя до самого вечера.

Николай не знал, насколько мучительно, страстно, не отпускающее, глубоко задето не только ее сердце, но и что-то даже глубже него – не то самолюбие, не то основное, звериное, что позволяет существу ощущать себя. Основное зерно болезни Анны заключалась в том, что без Дмитрия, застившего ей не только разум, телесные ощущения и даже определения себя как живого мыслящего существа она плавилась, разлеталась на куски, как во время лихорадки или сильный спазмов. Николай видел Дмитрия не таким испорченным, как о нем говорили, и негодовал против общества за презрительное к нему отношение. Ему претило голословное порицание его друга как повесы, пустозвона, он вопреки всему продолжал встречаться с ним… Теперь он знал, что молва бывает справедливой, и стоит иногда прислушиваться к мнению, сложившемуся не в одной семье. Он видел его положительные стороны и был единственным человеком, с которым Дмитрий разговаривал по душам и вообще в силу благосклонной установки Николая старался даже казаться лучше, чем был. Довершило картину их странной для многих и в чем-то порочащей Литвинова дружбы то, что в чужом городе он был очень одинок.

Поквитаться с женщиной он не мог. Слишком глубоко в каждого мужчину их класса, мужчину с безупречными манерами и воспитанием, но зачастую подгнивающей душой, въедалась уверенность, что эти существа намного слабее и глупее их. Это было то же самое, что мстить птице, нагадившей на балкон. К мужчинам и женщинам применяли на корню различные требования, разделение шло самого детства и затрагивало все сферы жизни. Поэтому на Анну, как на натуру ущербную, можно было обрушить лишь ледяное презрение. Дмитрий же, как существо высшего сорта, заслуживал смерти или увечья. И подобная избирательность не была связана с милосердием и снисхождением к даме.

– Николай… – разрушил чей-то нежный голос уединение его книжного замка.

Николай усталым невидящим взором повернулся на звук и увидел Янину – тоненькую, бледную, сострадающую.

– Да, Янина?

– Я видела, как Ванька нес письмо с петербургским адресом Мартыновых… Уж не…

– Именно, – жестко перебил ее Николай и уставился на свояченицу так, словно ждал издевательства и готовился пресечь его.

Янина молчала.

– Я не послушался вас.

– Думаю, в свете последних событий все меняется.

– Вы согласны со мной?

– Еще бы. Дмитрий требует наказания не меньше Анны, – глаза ее зажглись недобрым огнем.