Крылья голубки

Он понимал, что погружение в себя и уединение едва ли являются проявлением осторожности. Но было дико и странно, что верность Кейт заключается в том, чтобы его глаза, руки, губы оставались как можно дальше от нее, в том, чтобы оставить ее одну. Он помнил, что пора идти во дворец, – и в самой этой неизбежности было что-то от милосердия. К счастью, когда он закрывал дверь в свое тайное святилище, сокровище оставалось внутри, всегда с ним. Он шел к палаццо, слушал стук собственных шагов по камням портоне – старинной мостовой, он был свободен от фальши и неясности. Присутствие Кейт в его бедных комнатах – не в качестве призрака, а наяву – стало подтверждением того, что фальшь покинула их; с тех пор он следовал внутреннему чувству и не впускал внутрь иного. Каждый день в присутствии Милли на него накатывал ужас потери: что станется с ним, если сокровище будет утрачено? Он старался совершать как можно меньше действий – по крайней мере, до тех пор, пока не будет в безопасности. В любом случае прошло десять дней после их отъезда. Ни сам он, ни Кейт, находившаяся в странных отношениях с Милли, не были теперь невинны, и утрата невинности словно очистила их от чего-то худшего. Милли делала все сама – Милли, дом Милли, гостеприимство Милли, манеры Милли, характер Милли и, вероятно, более всего – воображение Милли. Немногое к этому добавляли миссис Стрингем и сэр Люк Стретт; иногда Деншер спрашивал их, не может ли чем-то помочь. Но в глубине души он знал, что каким-то неясным, запутанным образом они с Кейт не могут извлечь из всего этого никакой пользы и выгоды. Дело не в материальной выгоде – да, можно получить деньги, можно пользоваться щедростью, но все это приносит только боль и отторжение и настраивает его, Деншера, против Милли.

Она оставалась в палаццо, потому что он мог находиться рядом с ней. Это можно было прочитать по ее лицу, как и делала Кейт; и Милли, конечно, не могла не обратиться к нему с неуклюжей элегантностью. Теперь, когда они были наедине, она хотела услышать от него некое слово, знак ситуации, которая обрела новый смысл с тех пор, как окружение изменилось. Она хотела, чтобы отношения между ними укрепились на новой основе, более стабильной. Ей хотелось знать, как он сам называет эту основу: ждет ли он писем или распоряжений с Флит-стрит, без которых, как она слышала, газетчики и шагу ступить не могут. Он не был готов к подобному ответу, но в тот вечер миссис Стрингем оставила их вдвоем, сгущалась темнота, и тень, падавшая на них, была темнее самой ночи. И когда час спустя он покидал палаццо, он думал только о Кейт, о том, что уста его запечатаны и правда хранится глубоко в сердце.

Для него было совсем не характерно искать себе оправдания, тем более за отношения, в которые он вовлечен. Любые отношения были бы таким образом дискредитированы. В одном из последних разговоров Кейт сказала – если уж Милли так хотела знать правду: мистер Деншер остается, потому что это единственный возможный путь. Оставшись здесь, он не сможет последовать за ней, не появится перед ее тетей, а это означает, что миссис Лаудер не будет принимать мер. Им неизбежно придется снова и снова сталкиваться с последствиями подозрений тети Мод. Он был обязан обеим – тете и племяннице, и именно поэтому ему следовало находиться сейчас вне Лондона. Находиться вне Лондона означало находиться вдали от Кейт Крой. Но объяснить все это Милли – все равно что уничтожить ее. Уничтожить все и всех, в том числе и Кейт, уничтожить веру – ужаснее, чем что-либо другое. Он дал ей слово чести: если она придет к нему, он сделает то, чего она от него ждет, он воплотит ее замысел. И сегодня вечером, в большой гостиной, наедине с бледной и болезненно-красивой хозяйкой дома, божественной в ее доверии, воплощать замысел означало лгать. Единственное, что могло спасти его, это согласие Милли отпустить его. И если она неоднократно делала это прежде, чем он вынужден был солгать, то лишь потому, что сама не знала, как близок он был к катастрофе.

Милли спросила его о книге, которую, как она считала, он будет писать. Он подтвердил, что и вправду думает об этом.

– Вы еще не начали работу над ней?

– Только задумал.

– А с момента приезда сюда?

Она была полна интереса, и это был шанс избегать лжи.

– Несколько дней назад я подумал, что сдвинулся с места.

– Боюсь, мы внесли немало сумятицы и помешали работе.

– Да, я отвлекался, но за последние дни я много гулял, размышлял и фактически восполнил урон.

– Тогда у вас нет причин сердиться на меня.

– Вот видите, – он постарался говорить легкомысленным тоном, – насколько я не склонен сердиться или досадовать.

– Вы должны посвящать себе самые лучшие часы дня, – заявила Милли.

Он немного подумал: потребовались усилия, чтобы улыбнуться и обратить разговор в шутку.

– О, я должен улучшить худшие. А лучшие пусть достанутся вам.