Крылья голубки

Паскуале совершил изящный маневр, гондола развернулась и тронулась в путь, и Деншер наблюдал за тем, как она удаляется. Он слышал голос Паскуале, разносившийся над водой, когда нужно было развернуться и войти в другой канал под крутым углом, на пути к палаццо. Деншер не мог взять гондолу – он был слишком бедным для такого вида венецианской роскоши, – так что пошел пешком. Он понятия не имел, что сейчас с Милли, и это больше походило на благословение, чем на осложнение; он не собирался преодолевать установленное ею кольцо обороны от мира и от него. Заговор молчания, сотканный из вежливости, жалости, сочувствия, оборачивался болью и ужасом – «эстетический инстинкт человечества», призванный не называть то, что пугает или ранит, как будто оно от этого перестанет существовать. Сам он был изгнан из глупого искусственного рая, словно опасное животное. Появление сэра Люка Стретта означало, что кто-то сможет пересечь порог, разрушить пелену обмана и молчания, и Деншер чувствовал, что нервы его напряжены до предела в предчувствии неизбежных перемен.

Физическое страдание, невыносимая боль, мрачные перспективы – это простая реальность, и теперь он готов был принять ее как факт. Ясность взгляда не только возможна, но и неизбежна, и на широкие плечи сэра Люка ляжет теперь нагрузка, которую он без особого труда сможет выдержать. Однако вовсе не обязательно, что Деншер будет иметь отношение к происходящему или встретит выдающегося врача снова. По крайней мере, вмешиваться в события сам он больше не собирался. Приглашения в палаццо ждать не приходилось – очередное представление с гондолой ясно показывало это. Единственный человек, который мог снова вовлечь его в общение, была миссис Стрингем, а ее желание сделать это зависело от того, что скажет ей сэр Люк. Встречая великого человека на вокзале, Деншер надеялся, что тот помнит его и захочет поговорить. Но теперь он испытывал и досаду и облегчение, так как ситуация снова вышла из-под его контроля, даруя свободу и определенную безответственность. Он еще не знал, что будет делать дальше.

Деншер размышлял о возможностях, которые теперь он мог упустить. Во всей этой затруднительной ситуации он с любопытством отметил, что боится самого себя, но совсем не боится сэра Люка. Его впечатление о докторе основывалось все же на прежней встрече, которая так неожиданно стерлась из памяти знаменитости. Однако это стало свидетельством истинной сосредоточенности врача на пациентке и ее болезни, в то время как светское окружение и сопутствующие персоны и события выпадали из фокуса. Как ни странно, Деншеру хотелось бы возобновить общение – не из практических соображений, а из искреннего интереса к необычной личности с оригинальной системой ценностей. Два-три дня оказались для Деншера чрезвычайно тяжелыми; мысль о напряженных событиях во дворце занимала его мысли, возникало ощущение, что его судьба как-то зависит от того, что происходит там. Он еще никогда не чувствовал с такой остротой, что достиг дна. В жалкой обстановке, лишенный привычных книг и круга общения, почти без денег, он видел, что ему нечего ждать, не имел ни цели, ни плана действий. Его поддерживала лишь оригинальная идея, не покидавшая его все это время, что он должен дождаться погружения на самое дно своих бедствий. Тогда вмешается судьба, надо только дать ей время исправить ужасное. На третий день не было никаких знаков перемен. Во время разговора с миссис Стрингем он не дал ей столь определенного ответа, который укрепил бы ее веру в него, а выдвинутый ею ультиматум остался без его ответа.