Крылья голубки

– Почему бы и нет? Думаю, да. – И когда кучер открыл перед ней дверцу экипажа, откланялся и пошел прочь.

Он слышал, как захлопнулась дверца, как скрипнули колеса и тронулся с места экипаж, направлявшийся в противоположную сторону.

На самом деле ему было все равно, куда идти, минут десять он брел наугад в южном направлении. Как он позже понял, инстинкт вел его независимо от разума. Он следовал за Кейт, она владела его эмоциями. Ее сложности в описании тети Мод звучали ужасно – разве не превосходили они в тысячу раз его собственные? Он подумал, что, между прочим, солгал миссис Лаудер, – почему-то ему стало легче от этого, хотя никакой необходимости в этой лжи не было. В какую церковь он пойдет? В какую еще церковь в его состоянии? Но потом ему вдруг захотелось оправдать сказанное, чтобы оно не оказалось пустословием. Он шел по Бромтон-роуд и решил заглянуть в церковь неподалеку. Для этого надо было свернуть в сторону и пройти немного по другой улице. Он толкнул дверь и оказался на великолепной службе – церковь была полна, сверкала огнями, алтарь празднично украшен, звучал орган, и голоса певчих разносились под сводами. Это никак не соответствовало его настроению, но само несогласие это делало возможными и достижимыми самые невероятные вещи. Короче говоря, церковь неожиданно исправила то, что в нем было повреждено.

IV

Сумерки сгустились рано, и к этому времени он оказался у дверей миссис Кондрип. Из церкви он пошел в клуб, не желая оказаться в Челси в обеденное время, – он предпочитал поесть самостоятельно. Справился он с этой задачей не слишком удачно; в клубе он уселся в полутемной библиотеке, где никого не было, прикрыл глаза и около часа дремал, наверстывая упущенное ночью. Однако сначала он написал короткую записку и в рождественском безлюдье с трудом отыскал посланца, чтобы ее доставить. Он хотел, чтобы ее передали из рук в руки, поэтому подробно наставлял, как это сделать, тем более что посыльный по каким-то причинам не мог вернуться и отчитаться об ответе. Когда в четыре часа Деншер предстал перед Кейт и миссис Кондрип в маленькой гостиной, он с облегчением обнаружил, что записка была доставлена. Она ждала его и приготовилась, как смогла. Положение ее было ясно с первых минут его визита; его поразила разница между этим домом и средой с тем миром, в котором он привык ее видеть. Они встречались по большей части в величественных и роскошных местах: в амбициозном доме ее тети, под кронами Кенсингтонского парка, под расписными сводами Венеции. В той же Венеции он смотрел на нее посреди великолепной площади Сан-Марко, а затем в своих бедных комнатах, неказистость которых скрашивала их почтенная древность. Но интерьер миссис Кондрип, даже при самом благожелательном взгляде, казался гротескно неподобающим. Бледная, мрачная и очаровательная, она явилась ему утонченной незнакомкой – словно он впервые встретил ее на улочке Челси, и это стало лучшим из странных случаев в жизни. Но, как ни странно, через три минуты он уже чувствовал не ее, а себя незнакомцем.

Странность отчасти зависела – это понимание приходило к нему короткими вспышками – от общего несоответствия узкой комнаты и массивной мебели. Предметы, украшения, вероятно, были для сестер реликвиями, обломками прежнего мира – они напоминали миссис Кондрип о счастливых днях. Окна были плотно занавешены изобильными драпировками, диваны и столики стояли плотно друг к другу, камин поднимался до потолка, на котором красовалась большая люстра с цветочными элементами, ниспадающими едва ли не до пола, везде виднелись памятные вещи из прежнего дома, образующие многочисленные нити, связывающие с несчастной матерью хозяйки дома. Каково бы ни было качество этих элементов, Деншер воспринимал их как бесконечное нагромождение, неуклюже блокирующее неяркий зимний свет, скопление уродливое и чудовищное. Предметы не адаптировались к пространству, не допускали компромисса, они выпирали, подавляли и ужасали безвкусицей. Кейт в этом интерьере выглядела иначе, хотя это не было новым впечатлением, скорее, напоминанием о чем-то, что Деншер подмечал ранее. Игра воображения и ощущение ее нервозности вызвали у него острую жалость к ней – совсем не то чувство, которое он испытывал с утра; однако ему стало легче. Он мог бы даже жить в таком месте, но не смог бы принять все эти усложнения, оставался бы здесь чужим. Его естественный, абсолютный дом будет по-своему не менее странным и невозможным, чем этот, но, безусловно, не таким перегруженным. Кейт должна быть совсем не тем человеком, которого он представлял себе, если не чувствует отчуждения от этой обстановки, и эта мысль придавала ему и уверенность и неопределенность. Если бы он хотя бы на мгновение представил ее чужой, то откуда взялось бы ощущение близости и взаимопонимания?