Крылья голубки

Впрочем, в этом напряжении было свое очарование, в Кейт вновь пробудилась страсть к жизни, отличавшая ее прежде. Отношения изменились, но их никак нельзя было назвать плохими или скучными. Она была невероятно притягательна, и связь между ними окрепла, несмотря на все странности и трудности. Его удивляло, что он все время обнаруживал в ней нечто новое. Он мог сожалеть, что они не были принцами или миллиардерами. Она была с ним нежна и ласкова, но все было невесомо, неуловимо и почти нереально. Но ни слова о том, что происходило у нее дома или на Ланкастер-гейт. Каждый раз на прощание она смотрела на него так, что он понимал: ни за что не должен он спрашивать ее о том, что с ней происходит. Словно проснулось старое зло и захватило пространство вокруг нее, отравило воздух, но она не хотела ни жалости, ни сочувствия.

Он смотрел ей вслед, она уходила, очень прямая и стройная. Она высоко держала голову, горделиво и изящно. В такие моменты ему хотелось парить и двигаться рядом с ней, чтобы не терять ее из виду. Именно из-за таких моментов несколько недель пролетели быстро, и он не заметил, как прошло время от Рождества до того дня, когда она поднялась по лестнице, что вела к его квартире. Периоды ожидания тянулись медленнее, потом встречи придавали ускорение и освежали разум и чувства, так что он не успевал заскучать или успокоиться. Он ощущал, как день за днем тает их время. Это пронзительное ощущение напоминало голод – голод по времени. Это была его потаенная мысль, и он никак не мог поделиться ею с подругой. Он таил ее как любимую боль, пока шел домой, но, оказавшись там, не находил решимости что-либо сделать. Тогда он извлекал ее на свет, нянчил, как больное дитя, обдумывал снова и снова. И в такие часы он бесконечно сожалел, что никогда, никогда не узнает, что было в письме Милли. Вероятно, она сообщала о намерении оставить ему деньги, но это было только частью – возможно, не главной, потому что письмо раскрывало ее душу. Навсегда исчезло то, как она объясняла свой поступок, в каком свете видела его сама. Эти размышления делали потерю ужасной, письмо превращали в драгоценную жемчужину, а то, что он не сумел сохранить сокровище, выглядело теперь жертвой. Это горе оставалось с ним, в пустой квартире, в тишине комнаты. Он охранял и берег эту тишину, не позволяя звукам жизни проникать в дом, словно боль освобождала его от чувства вины. Священный трепет становился тем сильнее, что он не мог ни пожаловаться на боль, ни рассказать о страдании. И он предоставил бедной Кейт ее свободу.

Огромная и очевидная реальность – в тот день, когда она пришла к нему, – состояла в том, что теперь она ею обладала. И это все меняло – с этим ничего не поделать; все было уже не так, как прежде, и не так, как при их последней встрече в Венеции. Он ждал ее, но пришла она сама; с первого момента все между ними было предельно ясно. Она была серьезна. Оглядевшись, она сделал вид, что настроена легкомысленно, постаралась скрыть внутреннее напряжение, позволила себе с любопытством рассматривать обстановку. Когда ей не удалось симметрично поднять вуаль, он заметил, что она могла бы снять ее вместе со шляпкой. Она согласилась и подошла к зеркалу. За всеми этими пустяками стояло главное, реальное. И именно Кейт нашла в себе силы перейти к этому главному через считанные минуты.

– Ты знаешь, что я не колебалась в прошлый раз, когда ты попросил сломать печать.

Она положила на стол длинный конверт, довольно плотно набитый; именно его он переслал ей, не распечатывая. Но сейчас он не смотрел на конверт, он не хотел его видеть. А потому он смотрел мимо стола и только после ее слов косо глянул на него.

– Это не моя печать, дорогая, и, как я написал в сопроводительной записке, прошу тебя рассматривать послание не как обращенное лично ко мне.

– Ты хочешь сказать, что обращение распространяется и на меня?

– Ну, давай назовем это так – это письмо от хороших людей из Нью-Йорка. Если печать сломана правильно, значит, мы вступаем с ними в контакт. Но мы можем просто отослать его назад нераспечатанным, сопроводив вежливым и добрым письмом, – он широко улыбнулся.

Кейт, не дрогнув, смотрела ему в лицо со спокойствием и отвагой, которые обычно означают, что твердая рука доктора затронула нежную болевую точку организма. Он видел, что она была совершенно готова к такому повороту, она была слишком умна, чтобы не догадаться о его намерениях, получив это письмо.

– Это твое предложение?

– О, это было бы знаком, что мы все знаем…

– Но ты не знаешь, – мягко сказала она.

– Я подразумеваю, – он говорил, словно не расслышал последнее ее замечание, – что это будет самым благородным решением. Это знак, что информация доставлена, что ее обдумали и в доказательство вернули конверт – думаю, этого будет достаточно.

Она немного подумала.

– Возвращение конверта означает отказ, независимо от суммы, ты это хочешь сказать?

Деншер снова улыбнулся:

– Ну да, что-то вроде этого.

– А если ты откроешь конверт и будешь знать его содержание, все получится не так красиво?