Крылья голубки

«Крылья голубки», опубликованные в 1902 г., по моим воспоминаниям представляют собой очень древний – а точнее было бы сказать вечно молодой – мотив; я едва ли смогу припомнить время, когда ситуация, лежащая в основе столь обширного повествования, не представала передо мной во всей своей живости и полноте. Если свести идею к самой сути, это рассказ о юной особе, чувствующей в себе огромное желание жизни, но в недалеком будущем обреченной на смерть – скорую и неминуемую, несмотря на всю свою любовь к окружающему миру; более того, особа эта способна увидеть свою обреченность, и страстно возжелать пережить перед кончиной как можно больше душевных волнений, и, таким образом, обрести, пусть кратковременно и искаженно, иллюзию полноценно прожитой жизни. Я не раз откладывал работу над этой историей и снова к ней возвращался, прекрасно понимая, что можно из нее сделать, но опасаясь обширности самой темы. Создание образа – это в лучшем случае половина дела; остальное время займет описание борьбы, приключений, закручивающихся вокруг этого образа, достижений или потерь, драгоценного опыта этого сложного персонажа. Я с самого начала сознавал, что история потребует огромного труда – и все же она заслуживает моих усилий; есть сюжеты и сюжеты, и этот казался мне особенно трудным. Я полагал, что сложность сюжета в том, что он заставляет автора и читателя ходить кругами – и в этом очарование истории, ее притягательность и загадочность; это не назовешь «честным» сюжетом с прописанными поворотами и очевидным главным персонажем, что вошли нынче в моду. Моя история хранила немало секретов и потаенных чуланов с расставленными там силками и ловушками; да, она щедра на откровения, но потребует немало усилий в ответ и будет взимать долг до последнего шиллинга. Начнем с того, что тут следовало пролить ярчайший свет на фигуру немощную и больную – это представляло несомненные трудности и предполагало мастерство рассказчика; среди даров можно назвать повод проявить хороший вкус, возможно, даже создать лучшую на свете историю – такую, которую интересно не только развивать и описывать, но в которую надо бросаться очертя голову, едва она поманит.

Итак, сюжет строился вокруг фигуры больной молодой женщины, ее искушений и тех нелегких испытаний, которые проходят все, кто искренне хочет ей помочь. Свидетельствам о ее состоянии и ее близких связях следовало быть неочевидными и туманными; все раскрывается через отражения, которые, к счастью, многочисленны и нарастают по мере того, как я усиливал фокус на этом образе, соблюдая необходимую иносказательность; повторюсь, что именно уклончивость порождает интересные возможности для автора и провоцирует недоумение и любопытство читателя. Зачем смотреть в упор и настойчиво вглядываться в проблему «больного» протагониста? Как будто смерть или роковая опасность не угрожают любой героине или герою с незапамятных времен, что, собственно, искони и служит простейшим способом сплести интересную историю. Зачем ставить кого-то в центр внимания исключительно в силу особых обстоятельств, которые могут усугубляться и достигать предельной интенсивности, провоцируя множество событий, оказывающих влияние на все аспекты отношений с другими персонажами? Подобные обстоятельства могли бы проявляться во многих формах – даже при условии, что нам пришлось бы вообразить непревзойденную силу страстей и самое яростное сопротивление року. Последнее соображение возникло тогда, когда я осознал, что поэт не может быть озабочен самим фактом умирания. Дайте ему в качестве предмета самого больного из всех больных, он все равно сосредоточится на жизни, которая взывает к нему тем яростнее, чем активнее ей противостоит сюжет. Сам процесс жизни открывает простор для битвы с обстоятельствами, порой высвечивая такой масштаб потерь, который в иной ситуации и представить сложно. Поэт получает шанс стать своего рода хроникером – фиксировать слабости и падения, достойные как сочувствия, так и осуждения. Так для Ральфа Тачита в «Женском портрете»[16]

прискорбное состояние здоровья вовсе не было недостатком; я совершенно справедливо полагал, что оно оказывало на этого персонажа счастливое влияние, было добрым знаком, напрямую усиливало его обаяние и яркость. И дело не в его принадлежности к мужскому полу; мужчина страдает более открыто, более масштабно, чем женщина, и сопротивляется обстоятельствам он грубее, что выдает стратегию низшего порядка. Таким образом, я осмыслил физический недуг как нечто ценное и подарил его героине «Крыльев голубки» в качестве одного из ее внутренних противоречий, и тогда мой сюжет обрел основания и определенность.