Кто ты будешь такой?

Зря я не рассказала все М. еще в Тамани. Тогда ничего бы того, что есть сейчас, не было. И этого дурацкого тошного города. И этой дурацкой комнаты. Ночью все время кажется, что лес пробирается снизу ко мне, переползает через подоконник, хочет что-то сделать со мной – задушить, развоплотить, сделать каким-то ужасным существом. Все старания М. ни к чему не привели, чертова гилофобия никуда не делась. Стало еще хуже. Вздрагиваю при виде даже стайки деревьев. Шторы на окне слишком прозрачные. Может, вешать на них на ночь покрывало? Интересно, М. и правда страдает от того, что я пропала? Или уже забыл обо мне?

Что там говорил старикан? Что все мы режиссируем, придумываем свою любовь?

Вчера в библиотеке восьмиклассник Петя Воронин спросил меня, что такое экзистенциальный ужас. Я могла бы, конечно, рассказать в подробностях о своем таком ужасе. Но вместо этого дала ему сборник, в котором были выдержки из работ Кьеркегора.

Начались каникулы, и теперь у меня много времени. Запишу, что произошло в тот день в сентябре, подробно. Может быть, пойму, почему так поступила.

Когда мы вернулись в Москву, старикан не давал мне и дня покоя. Телефонные звонки, дурацкие инсценировки, открытки, туристические проспекты с видами Парижа, Нью-Йорка, даже Арктики. Он (руками Алеши) бомбардировал мое сознание со всех сторон. Мне стало казаться, что я схожу с ума. М. становился все грустнее – старикан его не утверждал. В тот день утром я проснулась и увидела, что М. сидит на подоконнике и смотрит в окно на дождь. Спросила, что случилось. Наверное, я допустил ужасную ошибку, сказал он, решил, что я актер, что я могу состояться как актер, а похоже, это не так. Я сказала, вроде как в шутку, что еще можно попробовать что-то новое. Что ты имеешь в виду? – спросил он, поджал губы и недобро взглянул на меня. Я поднялась, обняла его и добилась ответа на вопрос, что произошло. Оказалось, старикан возобновил пробы на роль Павла, вчера уже приходили новые претенденты. Известные имена. Громкие, усмехнулся М., как пушечные выстрелы. Потом М. ушел, не позавтракав. Не поцеловав перед уходом, как обычно. Я спросила его, куда он. Не ответил. Сутулая спина, сдавшиеся плечи.

Оставшись одна, я не знала, что делать. Дождь за окном совсем с ума сошел, поливал стекла так, что ничего нельзя было разглядеть. В одиннадцать у меня было назначено собеседование по поводу работы. Пора было одеваться, я взяла бюстгальтер, прижала к себе, села на стул и представила будущее. Вот прошло двадцать лет, мы с М. все так же вместе (допустим). Возможно, у нас есть дети, возможно, нет. Он вот таким же дождливым утром собирается на работу. Например, в сервисную компанию. Или, может, он работает менеджером по продажам или аниматором на детских праздниках. Ну или так и играет в театре возрастных курьеров. Поникший, ссутулившийся, раздавленный. Постаревший. А возможно, он и не на работу идет, а к собутыльникам в сквер во дворе. Джинсы висят на заднице, волосы не стрижены, не мыты. Я смотрю ему вслед и думаю, что двадцать лет назад от меня зависел его шанс, но я решила, что метод, который мне предлагали, слишком мерзкий.

А с чего ты взяла, прервала я тогда себя, сорокалетнюю, что это был шанс? Возможно, все равно ничего бы не вышло. Может, и не вышло бы, а может – и вышло.

Я прошла в прихожую, огляделась, точно и вправду надеялась увидеть этого призрака из будущего со свисающими на заднице джинсами. Приблизилась к зеркалу, осмотрела себя. Обычное тело двадцатилетней девушки, каких легион. Кожа нежная, некрупные груди, ключицы вразлет. Еще не причесана после сна. Кто я такая, в самом деле, по сравнению с тем, что может получить М.? По сравнению с ролью, которую он желает больше всего? Даже если ничего не выйдет, я должна попробовать помочь ему. Он же никогда мне не простит, если узнает, что я лишила его шанса, Но тут же другая я мне возразила: а возможно, наоборот, дурочка, он не простит тебе, если ты предашь его, подыграв старикану.