Культурный дневник 04.06.2013- 30.01.2013

Я прочитал это стихотворение в 1986 году; вернее, сначала услышал. Это было первое выступление Пригова в Ленинграде – в знаменитом подвале на улице Петра Лаврова. Пригов входил тогда в группу с нахальным названием ЕПС. Е (Виктор Ерофеев) читал "Жизнь с идиотом",  С (Владимир Сорокин) – рассказы из "Первого субботника". Мы, подвальные жители, в ту пору невинно плавали в "ахматовско-пастернаковско-заболоцко-мандельштамовском компоте" (приговское определение), и вечер  ЕПС взорвал в этом тихом компоте такую бомбу, что алые брызги долетели до обкома КПСС. Я немедленно перешел на сторону революции: на следующий день Пригов и Сорокин выступали у меня дома на Васильевском острове. В первый же приезд в Москву я оказался в квартире Пригова на улице Волгина "среди грязно-сероватых заснеженных московско-беляевских просторов". Подружиться с Приговым оказалось непосильной задачей: владелец квартиры на Волгина был радушен, но холодно-загадочен. Помню сбивший меня с толку разговор о магии имен: Пригов рисовал карандашом портреты своих знакомых в виде клювастых бегемотов, вписывая в круги и овалы избранные буквы их имен, фамилий и отчеств. Оккультное измерение его интереса к отчествам я не постиг до сих пор, могу только предположить, что это метод изменения реальности – превращение общедоступного Мити в надмирного Дмитрия Борисовича было сродни созданию гомункула, новой сущности, в огромной утробе которой мое прежнее "Я" шумно каталось, точно сухая горошина.

Беляево, о котором так много писал Пригов, не вполне "настоящее": как не может быть подлинным "то, что сообща считают жизнью". Даже в его квартире было что-то фиктивное, словно некто инопланетный (тот самый птицебегемот?) пытался смоделировать жилище московского интеллигента. Да что квартира – сам Пригов, феноменально производительный в разнообразных жанрах, трудившийся, как весь "Дом искусств" в 1921 году, мог бы запросто оказаться любознательным марсианским разведчиком. В "Монадах" есть длинный перечень чудес, которые ему довелось увидеть:

Я видел несчетные полчища клопов, колоннами пересекавших

коридор коммунальной квартиры, направляясь из одной комнаты

в другую

Я видел огромную собаку, упавшую в обморок при виде лошади

на проселочной дороге

<…> Гигантскую женщину в розовом трико и с рукой, в поперечном сечении превосходившей мой торс

Кошку, поедавшую огурцы и кислую капусту, запивавшую

все это шампанским

Пустые прилавки продовольственных магазинов города Братск,

заставленные огромными тортами ярко-анилиновой ядовитой

раскраски

<…> Я видел, как на заводе рабочему фрезой отрезало кисть руки,

и он смертельно побледнел

Я видел, как рыба, цепляясь плавниками за землю, выползала

на берег

Так могло бы выглядеть донесение марсианского шпиона, отправленного собирать гербарий земных диковин. Много лет спустя, когда мы проходили вместе паспортный контроль, Пригов, к моему удивлению, достал британский паспорт со львом и единорогом. Смена гражданства имела вполне банальное объяснение, но я бы не удивился, если бы оказалось, что в его портфеле скрываются "Вальтер", ультразвуковой перстень Джеймса Бонда и еще несколько паспортов на разные имена. Эта иноприродность заметна и в языке Пригова. Завершающий первый том собрания сочинений роман "Катя китайская" мог бы написать пришелец: перекрученный синтаксис с повторами, вопросами и восклицаниями рвется куда-то в Тяньцзинь, сбивая с толку нерасторопную родную речь.

Я был одним из многих издателей Пригова в ту пору, когда его тексты еще не могли попасть в "официальную" печать. Умилительно, что эти скромные машинописные публикации теперь заинтересовали всевидящих кротов-славистов: на прошлогодних Приговских чтениях прозвучал доклад Марко Саббатини из университета Мачераты "Д.А. Пригов во "второй культуре" 1980-х годов: от "Транспонанса" до "Митиного журнала".

Литературный вечер в Ленинграде. Крайний слева – Дмитрий Волчек, в центре – Д.А. Пригов. 1986 год

Самое странное сочинение Пригова, которое я напечатал, называлось "Русские стихи советского содержания на английском языке" (1989). Вот первый текст, он похож на заунывную песню зимбабвийской рок-группы:

I had broken all my bones 

When I fell from th’seventh floor

Tell me, if there’s such a low

Fall and break all have you bones