Квинтовый круг

Я никогда не увлекался игровыми приставками (в моем детстве их еще не было), поэтому и промолчал.

– Для такой игры, какую я тебе показал, – продолжил мальчик, – нужен лазерный диск, а не картридж, а про видеокассету и речи не может быть.

– Извини, что я профан в этом деле. Конечно, я имел в виду этот самый диск для него, – киваю я на экран дисплея.

– Там нет никакого лазерного диска, да его туда и некуда вставлять. Может, кто раньше его внутрь вмонтировал, я не знаю. Просто случайно нажал на пульт, и у меня получилось.

– А когда ты начал играть в эту игру? – с зарождающейся неясной тревогой спросил я мальчика.

– Это про дядю на веревке?

– Да! – меня уже начала раздражать его манера переспрашивать.

– С самого начала, как здесь, – мальчик поднял голову и задумчиво посмотрел в потолок, – … спал я здесь два, нет – три раза.

– И какой же ты вариант, с плюсом или минусом, выбрал с самого начала? – перебил я его расчет.

– Вначале я вообще не нажимал на «плюс – минус». Лишь затем, когда самолет с дядей обязательно должен был врезаться в деревья, я вмешался, и он шлепнулся в воду.

У меня во рту пересохло.

– Покажи, – изменившимся голосом попросил я.

И мальчик прокрутил в деталях приводнение самолета, высадку пассажиров на песок Голодного острова, мчащиеся со всех сторон моторные лодки – всю ту суету, свойственную праздникам и дням бедствий.

– Второй раз мне пришлось нажать на «плюс» вот в этом месте.

На экране я выхожу из моторной лодки. На переднем плане справа сухое дерево, слева направленный мне в голову ствол ружья. Я медленно поворачиваюсь…

– Первоначальный вариант был такой.

Из ствола полыхнуло и застыло пламя. Я рывками стал заваливаться в ерик, складываясь, как перочинный нож.

– Но я угадал его и выбрал второй…

Ствол дерева, будто стрелка секундомера, отраженная в зеркале, ускоренно задвигался влево, заслоняя объектив съемочной камеры. Затем веер брызг, моя фигура в полете, как у прыгуна на батуте, я плашмя в траве.

– А если бы не было сухого дерева? – спросил я мальчика.

– Тогда, – он задумался, – … что-нибудь другое: осечка, например.

– Ну, а дальше?

– А дальше не очень интересно: у дяди хотели забрать чемодан с деньгами какие-то бандиты, и я все время мешал им, поэтому игра затянулась, и мне стало скучно. Тогда я придумал классное продолжение, отдав деньги бандитам, но не тем, которые за ним охотились, а другим, столкнув их между собою. Правда, дядя опять попал в тяжелое положение, но я его еще раз выручил.

И показал мне кадры, в которых я был привязан к коряге на берегу. Здесь тоже вариант моей гибели.

– Жалко, что бандиты убили хорошую тетю, – с грустью добавил мальчик, – но я еще не могу играть так, чтобы сразу оберегать и тетю и дядю. Нужно было выбирать одного.

– Ну а в самом конце что? – настойчиво допытывался я.

– Вот этот кадр, – ответил мальчик, и я увидел на экране себя, прикованного цепью к радиатору…

– Играть можно только с прошлым и настоящим, – продолжил мальчик, – с будущим нельзя. Когда мировая линия одного варианта прошлого пересекается с мировой линией другого, возникает настоящее с непредсказуемым будущим, экран дисплея превращается в обыкновенное зеркало.

Я ничего не понимал.

Мальчик выключил дисплей и спрятал пульт дистанционного управления в карман.

– Кушать хочется, – неожиданно произнес он.

– Утром принесут, – машинально сказал я.

– До утра далеко, а у меня еще кое-что осталось в холодильнике, – сказал мальчик и боком, держась руками за сидение, как это делают маленькие дети, слез со стула.

Он открыл дверцу холодильника и, не наклоняясь, достал тарелку с нарезанными кружочками колбасы или отварного мяса, половинку батона в целлофане, граненый стакан и… начатую бутылку «Русской».

Поначалу я удивился, а затем сообразил, что он решил угостить меня тем, что осталось от слесарей, но мальчик молча взобрался на стул, налил треть стакана водки и, немного помедлив, как штангист перед последней попыткой, залпом выпил.

У меня, вероятно, глаза на лоб полезли, а мальчик как ни в чем не бывало застучал вилкой о тарелку.

– Свинина жирная, к тому ж застыла, а у меня печень… – то ли мне, то ли сам себе начал говорить он, и вдруг, перестав жевать, уставился на меня: – Что таращишься? Не видел, что ли, как едят? Сам, небось, не прочь? – мальчик еще плеснул в стакан. – Так я на тебя не рассчитывал. Обойдешься без допинга.

Мне было не до выпивки: я находился в шоке от произошедшей метаморфозы в поведении мальчика.

– Жарко стало, – произнес он, вытирая лоб рукавом куртки, и пояснил: – Я всегда потею, когда выпью. Да еще эти лохмы… к черту!

Мальчик наклонил голову, уцепился за волосы на затылке и стал тянуть. Я не понял, что происходит: прическа его поползла на лоб, который сморщился и, деформируясь, наплыл на глаза. Он сдирал с себя скальп, открывая голый череп…

И вот в руках у него вывернутый наизнанку парик и мятый розовый лоскут с прорезями для глаз и рта.

А поверх всего этого морщинистое лицо карлика…

3

– Ну и как? – спросил он, явно наслаждаясь произведенным эффектом.

Я молчал.