Легенды губернаторского дома

Так или иначе, к сожжению приготовили бесчисленные пушки, чей грохот на многие столетия стал голосом войны: артиллерию Великой армады, осадные орудия герцога Мальборо, гаубицы Наполеона и Веллингтона. Благодаря постоянному добавлению сухого топлива костер разгорелся так сильно, что его жара не выдерживали ни латунь, ни сталь. Было восхитительно наблюдать, как эти ужасные орудия смерти плавились, словно восковые игрушки. Затем все армии мира прошли вокруг огромного горнила, под торжественный грохот военных оркестров швыряя в огонь ружья и сабли. Следуя их примеру, знаменосцы в последний раз взглянули на штандарты, простреленные и испещренные названиями мест, где одерживались победы, в последний раз развернули их на ветру и опустили в пламя, которое подхватило их и вознесло к облакам. Когда церемония закончилась, в мире не осталось никакого оружия, кроме, возможно, старых ржавых королевских кинжалов и мечей да других трофеев времен Революции, завалявшихся в государственных арсеналах. Разом ударили барабаны и запели трубы, предваряя провозглашение всеобщего вечного мира и объявления, что отныне слава будет обретаться не кровью, а соперничеством рода человеческого в труде на общее благо, и в грядущей истории благодеяние станет называться доблестью. Эта весть была громогласно провозглашена и вызвала безграничную радость среди тех, кого поражали ужас и бессмысленность войн.

Но я заметил мрачную улыбку на обожженном лице старого вояки – судя по хромоте и богато расшитому мундиру, это мог быть один из прославленных наполеоновских маршалов, – который вместе с другим воинством только что швырнул в огонь шпагу, за полвека сделавшуюся продолжением его правой руки.

– Да, да! – проворчал он. – Пусть провозглашают что угодно, но в конце концов обнаружится, что все это дурачество лишь добавит работы оружейникам и литейщикам ядер.

– Отчего же, сударь?! – в изумлении воскликнул я. – Почему вы полагаете, что род человеческий когда-нибудь снова вернется на стезю безумия, чтобы вновь ковать мечи и отливать ядра?

– Они не понадобятся, – насмешливо заметил некий человек, который не познал доброты и не верил в нее. – Когда Каин возжелал убить брата своего, он не раздумывал, чем бы ему вооружиться.

– Посмотрим, – ответил старый вояка. – Если я ошибаюсь, то тем лучше. Однако, не притворяясь, что философствую на эту тему, выскажу мнение. Необходимость войны имеет куда более глубокую подоплеку, нежели полагают эти уважаемые господа. Как?! Есть ли место для разрешения мелких споров между людьми? И не будет авторитетного суда для улаживания трений между странами? Поле битвы – вот единственный суд, где могут решаться подобные дела.

– Вы забываете, генерал, – возразил я, – что на данном этапе развития цивилизации Разум и Человеколюбие общими усилиями составят именно такой судебный институт.

– Ах, я и вправду об этом забыл! – ответил старый вояка и захромал прочь.

Теперь в пожарище подбрасывали предметы, которые до сих пор считались даже более важными для блага общества, нежели принадлежности для ведения войны, поглощенные огнем на наших глазах. Группа реформаторов объехала множество разных стран, собирая инструменты для свершения казней. Толпа содрогнулась, когда к костру притащили эти орудия умерщвления. Даже пламя, казалось, на мгновение отступило, осветив эти приспособления для убийства, и одного этого хватало, чтобы убедить род людской в давней и смертельной ошибочности человеческих законов. Эти старинные воплощения жестокости, ужасные механические чудовища, изобретения, требовавшие, казалось, чего-то куда худшего, чем просто сердце человеческое, которые скрывались в темных закоулках старых тюрем и сделались предметами ужасающих легенд, – все они были выставлены на всеобщее обозрение. Топоры для отрубания голов, ржавые от дворянской и королевской крови, огромный набор удавок, насмерть душивших простолюдинов, валялись безобразной кучей. Громкие крики приветствовали прибытие гильотины, поставленной на те же колеса, на которых ее возили по запятнанным кровью улицам Парижа. Но громче всего зааплодировали, извещая далекие небеса о торжестве искупления земли, когда появилась виселица. Однако вперед выбежал какой-то похожий на ненормального человек, преградил дорогу реформаторам, хрипло закричал и стал яростно биться, чтобы остановить их продвижение вперед.

Возможно, не очень удивительно было то, что палач изо всех сил старался защитить и отстоять орудия, которыми добывал себе средства к жизни, а более достойных людей жизни лишал. Однако достоин особого упоминания тот факт, что точку зрения палача приняли люди, занятые совсем другим, даже относящиеся к духовенству, по чьему наставлению мир должен уверовать в торжество добра.

– Остановитесь, братья! – воскликнул один из них. – Ложное человеколюбие сбивает вас с пути истинного, и вы не ведаете, что творите. Виселица есть орудие, дарованное свыше. Верните его обратно и с благоговением водворите на прежнее место, иначе мир обречен на скорое опустошение и разорение!