Легенды крови и времени

Худенькая бледная женщина с маленьким ребенком на руках.

Мрачный взгляд женщины в желтых одеждах и с лихорадочно бегающими глазами.

Кроткий мужчина, склонившийся к другому – темноволосому и обаятельному.

Пожилая женщина с круглым морщинистым добрым лицом.

Семья.

– Его отец.

Чьи-то руки стиснули руки Маркуса с такой силой, что он испугался за прочность своих костей.

Отец. На этот раз слово пробудило картины, сложившиеся в историю.

Мэтью де Клермон с зубилом и молотком в руках. Его потемневшая от пота одежда покрыта серой пылью. Летним вечером он возвращается домой, и по дороге его встречает женщина с ребенком на руках, которую Маркус уже видел.

Мэтью де Клермон, опирающийся на черенок лопаты. Лицо мокрое от напряжения и слез. Он отрешенно смотрит в вырытую могилу, где лежат два тела.

Мэтью де Клермон, падающий на каменный пол.

Мэтью де Клермон, стоящий на коленях; усталый, весь перепачканный кровью.

Мэтью де Клермон, сражающийся с жестокого вида молодым человеком, немногим старше Маркуса, от которого исходит отчаянная злоба.

– Я знаю, почему Макнил сменил имя, – сказал де Клермон. – Он убил собственного отца.

С того момента они постоянно передвигались и всегда ночами. Бредовое состояние Маркуса сменилось неутолимой жаждой. Болезнь отступила, однако разум по-прежнему находился в затуманенном состоянии, к которому примешивалось беспокойство. Жизнь Маркуса превратилась в лоскутное одеяло из отрывочных впечатлений и разговоров, прошитое кровавокрасной ниткой. Рассел простился с ними, вернувшись в Йорктаун, где его ожидали армейские дела. Индейские друзья де Клермона вели Маркуса и Мэтью по узким тропам, напоминавшим оленьи. Пройти по ним мог лишь тот, кто умел распознавать едва заметные указатели, расставленные на пути.

– А вдруг мы заблудимся? – спросил однажды Маркус. – Как мы в темноте найдем дорогу.

– Ты теперь варг, – коротко ответил де Клермон. – Ночь больше не должна тебя пугать.

Дневные часы Маркус и де Клермон проводили в фермерских домах, чьи двери приветливо открывались, едва шевалье появлялся на пороге, или в пещерах на склонах холмов. Индейские воины, сопровождавшие их, к домам не приближались, неизменно появляясь после захода солнца.

Маркус плохо справлялся со своим телом, поражаясь то непонятной слабости, то такой же непонятной силе. Медлительность чередовалась со стремительностью. Порой ему было не удержать предметы в руке, и они падали, зато в другие моменты он ломал их, едва прикоснувшись.

На отдыхе де Клермон давал ему крепкий напиток с лекарственным металлическим привкусом: густой, сладкий и божественно вкусный. В голове у Маркуса прояснялось, он делался спокойнее, однако желание есть твердую пищу не возвращалось.

– Ты же теперь варг, – напомнил де Клермон, будто Маркус должен был понимать смысл этого слова. – Помнишь мои слова в Йорктауне? Кровь – единственное, что тебе понадобится для поддержания жизни. Тебя уже не потянет ни на мясо, ни на хлеб.

Маркус смутно помнил слова де Клермона. Кажется, шевалье тогда говорил, что он больше не заболеет и умереть ему будет не так-то просто. Вспомнились и совсем уж диковинные слова шевалье, будто сам он прожил более тысячи лет. Густая грива черных волос и гладкая кожа возражали против такого утверждения.

– Так вы тоже варг? – спросил Маркус.

– Да, – ответил де Клермон. – А иначе как бы ты стал одним из нас? Я – твой создатель. Разве ты не помнишь, как согласился на это, когда я предложил тебе выбор между жизнью и смертью?

– А Коул… Рассел – он тоже варг? Потому-то он и не погиб в битве при Банкер-Хилле?

Маркус изо всех сил пытался выстроить события прошедшей недели так, чтобы они выглядели осмысленно. Но как бы он ни старался, результат оказывался фантастичнее романа «Робинзон Крузо».

К тому моменту, когда они достигли границы между Пенсильванией и Нью-Йорком, сильная жажда Маркуса сменилась иными потребностями. Первой стало любопытство. Мир казался ему ярче и насыщеннее, чем был до Йорктауна. У него обострилось зрение, а звуки и запахи совсем по-иному вплетались теперь в ткань жизни.

– Что это за жидкость? – спросил Маркус, с наслаждением опустошая кружку, протянутую де Клермоном.