Лекции по искусству. Книга 4

Но об этом я скажу позже. То есть он занимается исследованием цветовых идей. «Черный квадрат» — это его формула, эдакая формулировка, но за этим стоит школа и разработка идей супрематизма. Например, великий человек Эль Лисицкий. Мы не помним его имя (Лазарь), мы не помним, что он сделал, но то, что Лазарь сделал мы пользуемся. Особенно изменения, связанные с книгой. Он был человеком, преобразовавшим книгу. Я видела их — это что-то удивительное! Причем вы знаете, какие он делал книги? Лазарь делал учебные пособия по геометрии, по архитектуре. Я никогда не забуду, как у него, на одном из таких пособий был нарисован циркуль — условный, в виде буквы «А». Несмотря на то, что была очень плохая бумага и никуда не годная полиграфия (потому что все было разорено), видели бы вы, как издавались труды самого Малевича! И макеты его книг делал Лисицкий. Да целые школы полиграфии и оформителей выходят из этого! Лисицкий занимался не только новой книгой, не только новым осмыслением текста и алфавита внутри книги — он подходил к этому, как к единому архитектурному замыслу. Он думал о человеке, который возьмет книгу в руки и уже с обложки будет воспринимать ее содержание! Как он шрифт по-новому помещал! Именно Лисицкий совершил великий переворот в области картинного и выставочного пространства. Потому что речь шла о новых пространственных формах, осмысления элементарных форм в соединении с цветом. Это он — создатель того, что сейчас называется экспозиционная сценография. Другими словами, это люди, которые через новый алфавит Малевича, через алфавит цветоформ, выходили в новое пространство. И это новое пространство сегодня называется «дизайн». Я уж не говорю о том, что Николай Суетин, ближайший и любимейший ученик Малевича, был главным художником Ленинградского фарфорового завода, и что Малевич, занимаясь фарфором, создавал новые формы чайников для массового производства. Он делал совершенно новые формы, которые должны были продаваться и доставлять всем удовольствие. Попробуйте сейчас купить чайники, сделанные по формам Малевича, и которые сохранились на Ленинградском фарфоровом заводе. А они сохранились! И до сих пор по ним делают дорогие подарки. Сейчас, это очень дорогие вещи!

То есть все его ученики нашли себе применение в самых различных областях новой эстетики, где именно цветоформа строит любое пространство и любой интерьер. И это при том, что все они занимались живописью.

Но, какая же живопись XX века без школы Казимира Малевича! Знаете, есть очень интересный эпизод, который меня всегда очень интересовал — это когда из Мюнхена в Россию вернулся Василий Кандинский. Я была в Бабуре, на выставке Кандинского — очень большой, которую никогда не видала и мне не давала покоя мысль: каким образом, в тот период, который был таким экспрессионистическим, мюнхенским, этим Blaue Reiter, когда в нем была совершенно удивительная сила, энергия и красота полотен, таких очень насыщенных и красивых по колориту, его формы теряют связь с натурой или не совсем теряют, но находятся на границе потери. И он переходит к чистому абстракционизму. И начинаешь понимать, что, когда Кандинский приехал в Москву и остался в ней на несколько лет, прежде, чем навсегда уехать, он попал в эту супрематическую воронку. Он на себе испытал то огромное влияние Малевича, которое очень изменило его сознание. А что, разве такие художники как Любовь Попова, как Татлин, как Родченко или Степанова — это что, люди, которые находились вне круга Малевича? Или они находились в круге Малевича? Или Родченко дискутировал с ним, работал вместе с ним, спорил, но вне его предложения уже было что-либо трудно сделать? Он был школой, он был человеком, предложившим новый язык для абсолютно новых условий цивилизации. Я бы сказала так: Малевич — абсолютно гениальная личность. А то, что мы не ценим и не ценим даже сейчас — это уже наша беда. Это у нас ментальность такая. Его идеями мир воспользовался больше, чем мы пользуемся, до сих пор.