Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Эту опасность яснее раскрыл Иван Васильевич, послав в 1471 г. сказать псковичам, что ему его отчина Великий Новгород «не правит», что он готов новгородцев жаловать, если они пришлют с надлежащим челобитьем, «а не учнут ко мне присылати, и вы бы [псковичи] на них со мною готовы» были. Влиятельный в Москве заступник – новгородский владыка Иона – умер в ноябре 1470 г. Он, по-видимому, всего более сдерживал обе стороны. Столкновение стало неизбежным. Такова обстановка, в которой возникло последнее обращение Новгорода к великому князю литовскому Казимиру о помощи против Москвы. Новгородцы «сами взыскаша собе латыньского держателя государем, а прежде того и князя себе у него же взяша в Великий Новгород», киевского князя Михаила Олександровича, и «держаша его у себя время довольно, чиняще тем грубость государю великому князю». Они «послашася к королю и грамоты докончальные дали на себе». Договор Великого Новгорода с Казимиром до нас дошел[252]

. В нем означен «нареченный» [в архиепископы] Феофил и перечислены новгородские послы от Феофила владыки, от степенных посадника и тысяцкого, от боярства новгородского и от житьих людей. Любопытно, что нет в нем обычных слов: «и от всего Новгорода», не названы «черные люди» или все «большие и меньшие». Договор, признававший Казимира великим князем на Новгороде и его наместника на Городище, был делом боярской партии Борецких, не имевшей опоры в широких слоях вечевой общины. Кроме осложнения всего дела внутренними новгородскими разногласиями, оно было сорвано, по-видимому, и с литовской стороны вмешательством Михаила Олельковича. Его приезд в Новгород надо, по-видимому, относить ко времени раньше заключения договора, как определенно говорит приведенный летописный текст. Князь Михаил, по тому же московскому рассказу, подготовлял водворение литовского управления, проектируя какой-то брак Марфы Борецкой с одним из литовских панов – будущим наместником новгородским. Если это не простая сплетня, то жаль, что рассказ не дает имени этого пана. Дело в том, что Михаил Олелькович недолго пробыл в Новгороде, т. к. получил весть о смерти княжившего в Киеве брата Семена и поспешил на юг, чтобы вступить в обладание своей отчиной, но не получил ее, вынужденный удовольствоваться мелким уделом в Пинском полесье. Борьба с этим русским княжьем из Рюриковичей и обруселых Гедиминовичей или литовских магнатов, вроде Ольшанских, была очередной задачей внутренней политики Казимира. А новгородский договор требовал наместника «от нашей веры от греческой, от православного христианства», и Михаил Олелькович подготовил почву в Новгороде едва ли в духе политики Казимира, которому опасно было создать в новом владении новую опору для строптивых православных княжеств. С этим политическим вопросом сплелся другой – церковный. По смерти Ионы новгородцы жребием нарекли на владычество Феофила, протодьякона при покойном Ионе. Феофил начал хлопоты по поездке на поставление в Москву к митрополиту Филиппу, но возникшее литовское дело отсрочило его поездку, а в Новгороде вызвало церковную смуту ввиду попытки другого кандидата, владычнего ключника Пимена, добиться архиепископии готовностью принять поставление из Киева. Феофил был против этого, не только блюдя церковную старину, но и потому, что митрополитом киевским был в то время Григорий Цамблак, ставленник папский, униат, ученик Исидора московского. Православные князья Литвы, Олельковичи и Ольшанские, его не признали, но незадолго перед тем Григорию удалось добиться признания себя митрополитом Руси (и даже всея Руси) от цареградского патриарха Дионисия, что вызвало резкий протест Москвы. При таких запутанных делах западнорусской церкви обращение туда за поставлением представляло значительные трудности, и грамоты митрополита Филиппа в Новгород должны были произвести свое впечатление

[253]

. Обе обращены к священноиноку Феофилу, нареченному на владычество Великому Новгороду и Пскову, и ко всему Великому Новгороду, отчине великого князя. Первая имела целью отвратить новгородцев от намерения отступить от своего «отчича и дедича» (по преемству великих князей от Владимира Святого), забывши старину свою и обычаи, «к чужему, к латыньскому господарю к королю». Грамота смягчает впечатление от трений между великим князем и Новгородом и страх, какой вызвал призыв великого князя к псковичам стоять с ним на новгородцев, уверяя, что «как пришло» их челобитье, «того часа и жалованье» великого князя «пошло» (разумеется – челобитье о поставлении Феофила). Митрополит уговаривает новгородцев «от неподобныя мысли» возвратиться, памятуя, что «святыми отци заповедано, что с Латиною съобьщания не имети» и что нельзя же поминать на ектениях «иныя веры государя имени». Вторая грамота, во многом повторяя первую, развивает мысль о невозможности, «оставя православие и великую старину да приступити к латином», обличением латинской ереси, заразившей и константинопольского патриарха, и Исидора с Григорием, «иже ныне в Литве живет». Грамота уговаривает новгородцев смириться «под крепкую руку благовернаго и благочестиваго государя рускых земль, под своего господина под великого князя Ивана Васильевича всея Руси, по великой старине вашего отчича и дедича, по реченному Павлом христовым апостолом, вселеньскым учителем: “всяк повинуяйся власти, божию повелению повинуется, а противляяйся власти, божию повелению противится”»; спешно смириться, чтобы «великаго божия дела церковнаго и земьского в долготу не откладывать, а святая бы церковь божия [Новгородская] без пастыря не вдовьствовала», т. к. по правилам церковным нельзя быть церкви без пастыря более двух месяцев.