Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Но во всем этом круге представлений был и другой, менее личный и классовый, а более принципиальный элемент. Форма действий великокняжеской власти, боярские совещания, сознавалась как гарантия того, что дела княжого управления идут правомерно, в духе старых обычно-правовых традиций, носителями которых были старые опытные думцы великого князя. Это воззрение засвидетельствовано не раз рассказами киевских и московских летописных сводов, и сами князья внушали потомкам: «лихих бы есте людий не слушали и хто иметь вас сваживати, слушали бы есте отца нашего» митрополита, «такоже старых бояр, хто хотел отцю нашему добра и нам»[325]

. Это уважение именно к старым, «отним и дедним» боярам – конкретное, бытовое выражение столь характерного для старорусского общественного правосознания преклонения перед «стариной и пошлиной», перед обычно-правовыми устоями всей общественной жизни и всего управления. Ключевский правильно приписывает преимущественное хранение тех правительственных понятий и обычаев, под влиянием которых складывались политические отношения в Москве, «старшим знатным фамилиям», но роль этих княжат не творческая; они стремятся сохранить старый уклад отношений, старинное значение боярства, созданное деятельностью нетитулованного боярства со времен не только Калиты, но и Александра Невского и Юрия Долгорукого.

Останавливаюсь так многоречиво на этих рассуждениях потому, что мне представляется существенным установить тот элементарный факт, что условия конфликта между боярством и великокняжеской властью, который разыгрывается и нарастает в течение XVI в., гораздо глубже, чем пресловутая оппозиция княжат против самодержавия московских государей, взятая сама по себе. Вопрос шел о личной власти великого князя, о личном его самодержавии как единственном источнике всякого права и решения. Иван III уже выдвигал этот тезис вполне сознательно в критические моменты столкновений с чужой и неудобной ему правовой стариной. Но традиционные формы деятельности великого князя живут и при нем полной жизнью. Мы видели, изучая ломку отношений великого князя к членам его семьи, как Иван III стремился выбить свою личную властную волю из пут семейно-вотчинного владения московского. Однако следы этой семейной старины живут еще и в его Судебнике. Он уложил этот Судебник «с детьми своими». Члены личной семьи великого князя имеют некоторую долю участия в его правительственной власти. Знает Судебник, рядом с судом великого князя и боярским, особый «суд детей великого князя», при которых и свой печатник имеется, к которому идет «доклад», идут и доходы разные наравне с великокняжеским и боярским судом. К сожалению, насколько знаю, никакие другие источники не поясняют этого суда детей великого князя – одной из форм центрального великокняжеского и боярского суда. При такой организации личный суд великого князя сохранял значение высшей инстанции, разрешавшей неразрешимые для других властей вопросы. О формах этого суда для времени Ивана III мы не имеем известий, но трудно сомневаться, что это был нормально[326]

суд великого князя с бояры своими, т. к., например, известный эпизод с князем Оболенским Лыком указывает на различие правильного суда великого князя от его «бессудного» приговора. Боярский приговор остается нормальной формой выработки великокняжеского решения, как показывает и статья 98 царского Судебника: «а которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева докладу и со всех бояр приговору вершатся и те дела в сем Судебнике приписывати». Здесь поминается та практика, результатом которой явился ряд указов, частью собранных в Указных книгах приказов. Государь царь и великий князь приговорил со всеми бояры (или просто – с бояры) – обычная начальная формула таких узаконений. Сергеевич придал этой статье 98 Судебника 1550 г. значение огромного новшества; он увидал тут несомненное ограничение царской власти, обратившее царя в председателя боярской коллегии, без которой царь не может издавать новых законов[327]. Достаточно сослаться на то, что Иван Грозный до конца жизни сохранил эту формулу, чтобы отвергнуть подобный фантастический вывод. Судебник и не говорит об утверждении в законе подобного порядка, а лишь в придаточном предложении отмечает, что будет приписываемо к Судебнику.