Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

А во времена Грозного с особой остротой поднялся вопрос об «истинном суде царя и великого князя», в противоположность произвольным опалам, приведший к своеобразному уговору царя с народом московским в 1565 г., когда Иван уехал в Александровскую слободу, грозил вовсе бросить государство и объявил свою опалу на духовенство, бояр, приказных и служилых людей, осуждая в корень всю политику эпохи «избранной рады», а особо то, что при его попытках кого-либо наказать вся эта среда, сплотившись, их «покрывает». В ответном челобитье царю сулили, чтобы он «своими государьствы владел и правил, якоже годно ему, государю», а лиходеев «ведает Бог, да он, государь, и в животе и в казни (их) государьская воля». Иван принял челобитье «на том, что ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати»[330]

. Так формально объявлена была эпоха чрезвычайной власти, эпоха опал и казней. Как бы ответом на сцену 1565 г. служит через полстолетия так называемая «ограничительная запись» царя Василия Шуйского. Шуйский целовал крест всем православным христианам «судить их истинным праведным судом и без вины ни на кого опалы не класти», причем грамота дает ясное представление о том, что такое этот праведный суд: царь обещает «всякого человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати и вотчин, и дворов, и животов у братьи их и у жен, и у детей не отнимати, будет которые с ними в мысли не были… доводов ложных не слушати, и сыскивати всякими сыски накрепко и ставити со очей на очи». Можно, пожалуй, согласиться с С. В. Рождественским и С. Ф. Платоновым, что с нашей точки зрения тут нет никакого ограничения[331]

. Но несомненно, что Иван III на просьбу или требование о такой гарантии «праведного суда» отвечал бы, как говорил новгородцам в 1478 г.: «и вы нынеча сами указываете мне, а чините урок нашему государству быти, ино то которое мое государство?», а Грозный настаивал бы, что он и в пожаловании, и в казни слуг своих волен. По существу С. Ф. Платонов прав, когда говорит об этой записи, что трудно в ней найти действительное ограничение царского полновластия, а можно видеть только отказ этого полновластия от недостойных способов его проявления, от «причуд личного произвола» и обещание «действовать посредством суда бояр, который… был всегда правоохранительным и правообразовательным учреждением, не ограничивающим, однако, власти царя». Но вотчинный абсолютизм московских государей, пользуясь на практике боярским советом, отрицал в принципе его «правоохранительные» функции, чувствуя в них начало связанности своей воли действующим правом, т. е. отказ от самой сути своего самодержавного абсолютизма. Можно и должно отрицать ограничение царской власти правовым строем в смысле какого-либо принципиального, иначе сказать – конституционного разделения верховной власти между различными государственными органами, например, царем и боярской думой. Но не следует умалять трагического по неизбежности противоречия между вотчинным, как и всяким другим, абсолютизмом – с одной, и правовым строем, каков бы он ни был, охрана которого дело правительственных учреждений, с другой стороны. Эти вопросы были поставлены по-своему ясно и понятно для современников во времена Ивана III, и вдуматься в них казалось мне необходимым для понимания самой сути того политического явления русской истории, которое мы называем образованием Московского государства при Иване III.

Глава X

Московское государство и церковь

Отношения великокняжеской власти к церкви, с одной стороны, весьма усложняли самое понятие людей того времени о власти московских государей, ее основах, характере и назначении, а с другой – были связаны со всеми основными вопросами государева управления, землевладения, хозяйства, социального строя.

Став единым вотчинным государем на всех «государствах» Северо-Восточной Руси, великий князь московский оказался во главе единственного на всем широком свете православного царства. Эпоха Ивана III начала работу над выяснением этого представления как теоретически – в писаниях московских книжников, так и практически – в церковной политике московского правительства. Начну с этой последней и напомню прежде всего то положение, какое застал Иван III, приняв великокняжескую власть. До его времени отношения между митрополией московской и великокняжеской властью московских князей пережили ряд колебаний, постепенно подготовляя тот уклад московской церкви – государственной церкви и политического учреждения, – какой она получает в течение XVI в.