Лента длиною в эпоху. Шедевры советского кино

В кинематографе «Чапаев» при всей своей уникальности тоже имел продолжение. Характерной особенностью тематического планирования тех лет были некие «косяки», или группы сходных по типу кинофильмов с флагманом успеха впереди. «Чапаев» возглавил целый ряд картин о полководцах Гражданской войны, в них повторялся сюжет «комиссар-командир» или показывался рост стихийного героя под влиянием партии.

5 марта 1935 года (через 18 лет в этот день объявят о его смерти) «Правда» опубликовала беседу Сталина с режиссером А.П. Довженко: вождь предложил сделать картину об «украинском Чапаеве» – Николае Щорсе, командире Богунского полка, погибшем в бою 24-летним. В отличие от Чапаева, Щорс был мало популярен в украинском народе, и картина, которая вышла в 1940-м, явилась выдающимся, но абсолютно не «зрительским» произведением. Чудак «Сашко» оставался верен себе и своим поэтическим немым лентам – «Звенигоре», «Арсеналу». Зритель же скучал.

Тема «руководящей роли партии и становления Красной армии», как писали о своем «Чапаеве» братья Васильевы, шире – руководящей роли партии в подготовке, свершении и защите революции от всяческих врагов – это по сути дела генеральная тема киноискусства первой половины 1930-х. Если историко-революционная эпопея великих киноклассиков вдохновенно воспевала массовый штурм старого мира, творила миф об Октябре как о всенародном действе, воплощении вековых чаяний, венце истории, то теперь революция корректируется на экране как процесс, руководимый и направляемый волей большевиков. Во всяком случае именно так, с таких заверений и обещаний начинает каждый новый замысел свой путь по лестнице прохождения заявки, литературного сценария, режиссерского, всяких худсоветов, сдачи материала, начальственных просмотров, разрешительного удостоверения на прокат – словом, всей костенеющей бюрократии, цензуры и редактуры советского кинопроизводства.

И уже становится ясно, что подспудной задачей истинного художника (а не конъюнктурщика или халтурщика, каких тоже было немало), сознательной или подсознательной, было каким-то способом обойти приказ, совершить обход, вывернуться – словом, перевести вне искусства лежащее задание – в художество.

Про то же самое, чего поначалу ждали от «Чапаева»: про борьбу партии против стихийности, про перевоспитание анархиста, должна была рассказывать еще одна картина, далее признанная классической, – «Мы из Кронштадта» Ефима Дзигана по сценарию театрального драматурга Вс. Вишневского. Октябрь 1919 года, оборона Петрограда от генерала Юденича.

В центре стоял снова «тандем»: политкомиссар, посланец ЦК, и матрос-анархист. В комиссаре-партийце всячески подчеркивалось штатское начало, негероическая внешность, мягкость, тихий голос, в матросе Артеме Бушуеве – хамоватость, наглость, топорные черты лица. Но это в экспозиции. Пройдя вместе путь боевых испытаний, люди сближаются, обретают не просто взаимопонимание, но любовь. Ведь городской штафирка-большевик в бою такой же храбрец, как моряки, а у матроса под корявой внешностью живет благородная нежная душа, готовность к революционной дисциплине и признанию безусловного превосходства над собой коммуниста-воспитате-ля – это непременное условие концепции всех фильмов.

Такое же противостояние доводится Вишневским до максимального контраста в пьесе «Оптимистическая трагедия», написанной одновременно со сценарием «Мы из Кронштадта», прочно вошедшей в репертуар советских (и европейских тоже!) театров и снятой в кино уже в 1960-х режиссером С. Самсоновым. Там большевистской настоятельницей, присланной на корабль, является молодая и красивая женщина, у которой нет собственного имени, она так и называется «Комиссар». Правда, здесь был особый «манок», редчайший в строго заморализованном искусстве, где сексуальные проблемы выносились за кадр, «эротический» момент: изголодавшаяся по женщине матросня начинает домогаться «Комиссарова тела» (это из реплик героини). Но даже и «базовый инстинкт» пола в экстремальных условиях (появление одинокой красавицы на палубе) побеждается большевистской убежденностью и силой Комиссара, а не только наганом у пояса!

В фильме «Мы из Кронштадта» таких острых ситуаций не было, единственная женщина занималась в Кронштадте голодными детишками. Белые вели группу пленных красных моряков на казнь, с камнями на шее их сбрасывали с обрыва. Сцена была патетической, но без лишнего пафоса: шеренга обреченных под северными соснами, внизу – морская даль Балтики, долгий и горестный звук гитары, утопленной вместе с гитаристом, бескозырки, плещущиеся на волнах, когда все кончено.