Литература как социальный институт: Сборник работ

Отсылка к истории в таком принципиальном плане – это указание на особую, весьма высокую, может быть, предельную для европейской мысли и светской культуры Нового и Новейшего времени («модерности») степень сложности изучаемых и реконструируемых объектов, систем человеческих действий. Представление о таком уровне сложности появляется сначала лишь в отдельных, поисковых группах интеллектуалов – прежде всего в критической философии Канта, у мыслителей и писателей-романтиков в Германии и Великобритании, французских историков романтической школы. Но оно знаменует для Европы сам переход к модерной эпохе, появление современного понятия истории

, в том числе истории литературы (как и, добавим, начатков социологического подхода к литературе). Функциональная роль отсылки к «историческому» чаще всего заключается в предъявлении генерализованных или частных смысловых мотивов действия или коллективных представлений, используемых исследователем в качестве каузальных или других схем интерпретации материала (генезис литературных конструкций или обобщенные основания характеристики «эпохи» и т. п.).

В России гуманитарные дисциплины всегда испытывали сильнейшее давление идеологии культуры. Образ мира у российской интеллигенции, т. е. государственной бюрократии, назначившей себя ответственной за состояние образования, культуру или пропаганду, почти никогда не соотносился с уровнями человеческого действия. Исторический план описания и анализа фактического материала был задан не ими, а «Историей», понимаемой, как правило, в качестве синонима общенационального достояния, Истории с большой буквы: Истории как социальной или национально-политической «культуры», реализованной полноты значений общенационального целого[441]

. В России такой взгляд – точка зрения образованного сословия в борьбе его различных фракций – был впервые с образцовой полнотой выражен в карамзинской «Истории государства Российского» (1816–1829), которая затем и сама оказалась сильнейшим фактором, формировавшим воззрения на отечественную историю. Во многом именно в соотнесении, соревновании и полемике с ней возникли первые курсы по истории русской словесности 1820–1840‐х гг. – пособия Н. Греча (1822) и В. Плаксина (1833, 1844, 1846), В. Аскоченского (1846) и А. Милюкова (1847), хрестоматии В. Рклицкого (1837) и А. Галахова (1843). На их прямую зависимость от Карамзина, на эпигонский и эклектический характер представлений об истории (отчасти связанный с учебными функциями) и характерную для большинства идеологию особой «славянской цивилизации» указывала тогдашняя критика[442]

.

Однако, говоря о повышенном значении культуры в ситуациях, подобных российской, – ситуациях запоздалой или задержанной, традиционалистской или традиционализирующей модернизации, – мало кто принимает во внимание, а еще реже проблематизирует тот факт, что само понятие культуры в данном случае предельно политизировано (идеологизировано). Обычно подобное функциональное упрощение и сверхнагрузка идей культуры (как и истории) характерны лишь для определенных фаз социальной жизни обществ Нового времени – периодов формирования национального государства. Но в России прагматика (практика) «политического использования» вошла в саму семантику соответствующих понятий, она воспроизводится в смысловой конституции представлений о культуре. Под культурой при этом чаще всего имеется в виду лишь определенная ее политическая проекция – легенда власти, включая позднейшие поправки и дополнения к ней.

В подобном идеологически вмененном ей качестве история (как и культура) может быть только одной, единственной и единой, общей для всех. Поэтому ее проецируемая из «прошедшего» в «будущее» целостность (т. е. целостность коллективной общности, идентичность которой репрезентирована здесь в формах непрерывного, всеобъемлющего нарратива и удостоверена этим нарративом), равно как все составляющие это целое ценностные значения, сильнейшим образом защищены от рационализации. Иных воображаемых инстанций соотнесения, кроме «властных», у интеллигенции нет. Нет и равноправных партнеров по обмену представлениями, полемике, продумыванию и заострению идей. А значит, нет необходимости в самостоятельном (групповом, специализированном) понятии истории, ее многомерном, конструктивном видении, условно-альтернативных концепциях. Как нет, соответственно, и концептуальной критики историцизма, а есть, напротив, предельно позитивно нагруженная категория историзма.