Литература как социальный институт: Сборник работ

В очень общем виде образы прошлого, которые реально фигурируют в российском социуме (возьмем для наглядности советский период), можно аналитически представить как взаимоотношение двух планов: явное, официально сконструированное и прокламируемое прошлое достижений и побед (государственная «легенда власти») и серия гипотетических поправок и дополнений к этой усеченной «истории победителей». В форме подобных корректив те или иные группировки умеренно критической интеллигенции стремятся представить латентные значения общностей и групп, которые не признаны властью, вычеркнуты из публичного существования и т. п., но которые в потенции (в коллективном сознании тех или иных интеллигентских фракций) могли бы составить «общество», как его представляют себе подобные группы. Допустимо сказать, что неустранимый ценностный зазор между двумя указанными планами и составляет мысленную конструкцию истории в России. Ее модальность всегда условна, а точнее – это условность невероятного и неисполнимого: история, которой не было (но которая могла бы быть) или которую потеряли (и вернуть которую невозможно). Пользуясь известным выражением А. Мальро, можно назвать такую историю «воображаемым музеем».

Определяющий для подобного монологического, мемориально-панорамного видения истории момент – негативное отношение интеллигенции к настоящему, невладение действительностью, ее ценностная диффамация, отторжение и дистанцирование от нее на практике. Тактики подобного самоустранения из актуальности, самоотлучения от настоящего могут различаться. У неотрадиционалистски ориентированных (идеологических) групп это ценностное давление выступает в виде поиска «подлинных начал», архаической «почвы», «органических истоков», исключающих или перечеркивающих фактичность и настоящего, и прошлого. Время при подобных подходах от К. Леонтьева и до Л. Гумилева рассматривается в биологических метафорах, как «порча», «ослабление», «дряхлость», «вырождение», а императив вспомнить принимает парадоксальную форму забывания, вытеснения. Эсхатологически, хилиастически или утопически настроенные группы (скажем, мыслители ранне– и позднесимволистского круга, концепции футуристов – например, В. Хлебникова) прокламируют и практикуют либо разновидности чисто негативного протеста – выпадения из времени как «низкой» реальности, бегства от него, – либо формы космического фатализма, исторической теософии.

В отечественных условиях, особенно советской эпохи, фактическим владельцем и распорядителем единого и общего для всех времени – настоящего, прошлого и будущего – выступает официоз, олицетворяющая власть «государства» идеологическая бюрократия со своей официально санкционированной картиной истории. (Это и соответствующие министерства, и академические институты, и корпус университетских или вузовских преподавателей, и литературная критика в журналах.) Здесь отсутствуют представления о времени самостоятельного действия и свершения, точнее – о системе времен как способе записи социальной сложности и динамичности, культурного разнообразия индивидуальной и коллективной жизни, рождение и формирование которой в XVII – первой половине XVIII в. составило для Европы предысторию модерности. Официальная история как «история победителей» эпигонски пользуется тем или иным вариантом линейных (стадиально-прогрессистских) моделей времени и истории – гегелевской, позитивистской, марксистской.