Любовь к трем цукербринам

законами, историей, скоростью света, красным

смещением, синим свечением и мумиями нобе-

левских лауреатов, вечно летящими в туман-

ность Альцхаймера сквозь сворачивающееся

пространство угасающего ума. Причем нарисо-

вал так, что Земля стала просто пылинкой в

этом потоке.

Наш Бог, (если Он есть), не физик.

Бог скорее художник — и большой шутник.

Чтобы не сказать — хулиган из группы «Война»,

создавший Вселенную, чтобы написать на ней

неприличное слово.

Причем каждая из его шуток становится не-

преодолимо серьезной для тех, кто хочет по-

знать Его через физику — и в этом, я бы сказал,

заключен особо жестокий сарказм. Потому что

пройти к Нему можно и через двери физики,

вот только лететь до дверной ручки нужно будет

пятнадцать миллиардов лет, и то — если удастся

разогнаться до скорости света.

Мало того, Бог не только шутник, он и сам

шутка. Ибо в реальности — не той, что светится

в этом черном планетарии над нашими голова-

ми, а в настоящей, по отношению к которой

весь видимый мир есть лишь зыбкая тень, пу-

зырится огромное число возникающих и исче-

зающих миров, и у каждого есть свой Бог, и над

каждым поднят черный балдахин своего космо-

са с удивительной древней вышивкой, и среди

этих вышивок нет двух одинаковых.

И дело не в том, как устроен космос и все-

властен ли Бог, а в том, что любой такой все-

властный и всемогущий Бог — это, если я позволю

себе поэтически воспользоваться современным

научным жаргоном, просто царек микроскопи-

ческого одиннадцатимерного вероятностного

пузырька, тайно раздутого до размеров трех-

мерной иллюзорной Вселенной, общая энер-

гия-масса которой равна нулю. Несчетное чис-

ло таких богов и создаваемых ими вселенных

рождается и исчезает в каждом кубическом мил-

лиметре шанса каждую секунду, и в любом пу-

зырьке спрятана своя нелегальная вечность.

Бесконечный рой Иегов и порождаемых ими

космосов, и каждый Иегова единственный, и

каждый оглушительно хохочет. Но стоит только

чуть-чуть скосить глаза, и никого из них уже нет.

Все вечности и их владыки идут по одному

непостижимому пути — но мне не позволено

сфокусировать на нем свой взгляд, и брезжащая

на периферии сознания догадка о существова-

нии этого пути и есть тот единственный способ,

которым он может быть познан.

Но это просто нарисовано в небе, а важно в

мире то, что происходит сейчас и здесь. Осталь-

ное — декорации. Вселенная существует в нас,

и только в нас. Все галактики и квазары, смеще-

ния и дыры, ангелы и боги не где-то там — а вот

именно тут. Если не станет человека, не будет и

его вселенной. Будут, возможно, другие, но уже

не с нами и не для нас.

Все это за долю секунды прошло через мой

потрясенный ум — и я засмеялся, потом запла-

кал, а потом засмеялся опять. Это и было со-

дроганием неба.

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье...

Да-да. Под совершенно реальным, но деко-

ративным космосом покоилось блюдо мира —

огромный Инь-Ян, о котором я уже говорил.

Две его противоборствующие силы были живы-

ми: они состояли из множества упертых друг в

друга воль, бесконечно могучих и еле ощути-

мых — начиная с богов и кончая поедающими

друг друга инфузориями, и каждая из этих воль,

какой бы крохотной она ни казалась, содержала

в себе все содрогающееся небо.

Самое поразительное заключалось именно в

этом. В том, что прозябание любой «дольней

лозы», о которой не задумается и муравей, содер-

жало в себе немыслимую битву величайших анге-

лов и демонов мира. Оно было как бы вычитани-

ем нижней бездны из верхней — и крохотная

разница между ними и становилась этим «прозя-

баньем». То же относилось ко всему живому.

И когда какая-нибудь одинокая, нищая и за-

бытая всеми старуха плачет в своей конурке,

понял я с благоговением, вся огромная неизме-

римость содрогается и плачет вместе с ней, и в

этом самое удивительное и поистине боже-

ственно страшное.

Мне было неясно, зачем эта сила вошла в

мою душу, показав мне то, что не следует, ско-

рей всего, знать человеку. А потом баланс мира,

который я держал на гвозде своего ума, чуть-

чуть сместился, и я понял.

УДАР ЗОНТИКОМ

На огромном космическом блюде часто про-

исходило — или, вернее, набухало, грозило

произойти (я даже не понимал сперва, что вижу

будущее) — какое-то событие, нарушавшее об-

щий порядок мироздания. По непонятной при-

чине всегда только одно.

Сначала эта единичность казалась мне по-

разительной, но, поразмыслив, я перестал удив-

ляться. Ведь любое равновесие, нарушаясь,

смещается куда-то конкретно, в одну сторо-

ну — а не во все сразу. Но выглядело это тем не

менее странно.

Равновесие, о котором я говорю, не физиче-

ское, а баланс тех самых живых воль, составляв-

ших все разнообразие человеческого мира (за

другие сферы реальности я, к счастью, не отве-

чал).

Человеческий мир сохраняется, потому что

эгоистические и безрассудные действия людей,

преследующих собственные цели, удивитель-

ным — и совершенно анекдотичным на первый

взгляд образом — нейтрализуют и компенсиру-

ют друг друга.

Поток нашей истории состоит не из осмыс-

ленных действий «субъектов», движущихся к