Любовь к трем цукербринам

вечеров, что так обидно проводить в городе —

хотя, если задуматься, в любом другом месте

они угаснут так же быстро и бестолково. Но

грустно мне было все равно.

Помню, я размышлял о том, что назначение

красоты — терзать и мучить, поскольку по сво-

ей природе она просто обещание невозможно-

го, и никакой другой сути у нее нет. Но если

еще можно смириться с этой очевидностью

применительно к человеческой красоте, отне-

сти ту же простую мысль, например, к закату

(небо сверкало пурпурными императорскими

огнями) уже сложнее.

С размножением все понятно, думал я, но

зачем материальному миру мучить и обманы-

вать нас надеждой на то, чего в нем не бывает?

Да чтобы мы продолжали здесь оставаться — и

на что-то такое надеяться... Увы, во многой му-

дрости много печали, и тот, кто видел изнутри

столько сердец, сколько я...

Я шел по тротуару, услаждал себя этими за-

катными размышлизмами и одновременно чув-

ствовал, как в моем сердце нарастает странная

тревога. У нее не было понятных мне причин —

я не видел в сгущениях и узлах реальности ни-

каких направленных в мою сторону шипов.

Вокруг все было довольно ординарно: в баш-

не через дорогу отставной судья расчленял в

ванной пожилую родственницу в видах на ее де-

ревенский дом, дети во дворе, мимо которого я

шел, убивали уже смирившегося с судьбой ры-

жего кота, да еще в пятиэтажке неподалеку три

рязанских бандита проверяли оружие перед на-

меченным на ночь налетом (последние русские

пассионарии, ценнейшие в генетическом отно-

шении — а ведь сгниют в тюрьме). Обычный го-

родской ноктюрн, в иные дни вокруг бывало и

мрачнее. Ни один из этих бытовых выплесков

танатоса не угрожал ни стабильности мирозда-

ния, ни лично мне.

Тем не менее моя тревога все усиливалась, и

я не мог понять ее причины. Я снова увидел

служителя, простирающегося в тайной комнате

перед папирусом Тота — он послал мне мыс-

ленную просьбу быть настороже. И вдруг во

мне сработал какой-то совершенно даже не че-

ловеческий, а просто звериный инстинкт.

Я остановился — и отпрыгнул назад.

И в ту же секунду прямо передо мной в ас-

фальт врезался человек.

Я успел увидеть его еще живым, сосредото-

ченным и целеустремленным (именно такое

ощущение вызвало промелькнувшее передо

мной лицо с вдохновенно поднятыми над голо-

вой волосами — он словно бы куда-то очень

спешил, или, может быть, скакал на невидимом

коне) — а потом, после отвратительно тяжелого

удара, от звука которого у меня внутри все обо-

рвалось, он повернул ко мне лицо, захрипел,

несколько раз моргнул и закрыл глаза.

Удар человека об асфальт был страшным в

своей фантасмагоричности — бедняга как бы

попытался пройти сквозь стену, и это почти по-

лучилось, но оказалось, что не совсем и за по-

пытку колдовства придется дорого заплатить...

Самым странным было то, что за секунду до

удара я не видел надвигающейся катастрофы.

Ум разбившегося передо мной человека (он уже

умирал, тут сомнений не оставалось) был пол-

ностью от меня скрыт. Чувство опасности, в са-

мом прямом смысле нависшей надо мной, оста-

новило меня в метре от гибели — если бы я не

прыгнул назад, бедняга убил бы меня своим те-

лом.

Подчиняясь тому же инстинкту, который

только что заставил меня отпрыгнуть, я шагнул

к умирающему, присел рядом на корточки и

взял его за руку. В эту секунду я думал только о

том, чтобы помочь ему. Но когда мои пальцы

коснулись его ладони, я ощутил контакт с его

уже сворачивающимся и исчезающим сознани-

ем, и это было как разряд тока.

Его ум показался мне чем-то вроде колодца,

на дне которого был я. А сверху, издалека-из-

далека, на меня смотрели два или три лица,

склонившихся над краем этого колодца...

Или, вернее, не лица.

Там были птичьи головы — каждая глядела

на меня одним глазом, повернувшись в про-

филь и показывая мне выгнутый клюв.

Видение держалось перед моим мысленным

взором очень недолго, две или три секунды, но

за это время мой ум успел увидеть Врага — и по-

нять его, проникнув во все хитросплетения его

тайн, как вода входит в сеть подземных капил-

ляров. Я знал теперь, как Птицы видят меня и

кем считают...

И еще я понял, почему я не заметил челове-

ка, упавшего передо мной на дорогу. После того

как он был захвачен Птицами и превращен ими

в оружие, он как бы заснул и начал видеть сон.

Его тело оставалось на последнем этаже дома

(он там жил), а сознание исчезло из нашего

мира, превратившись в подобие оптического

прицела, через который Птицы пытались меня

найти. Я просто успел заглянуть в прицел с дру-

гой стороны и увидел их. Для этого мне надо

было взять умирающего за руку — в точности

как советовал древний папирус. Я не уверен,

что последовал совету сознательно. Скорее это

оказалось совпадением.

Кем были Птицы?

Я попытаюсь объяснить — но здесь передо

мной возникает серьезная проблема. Дело в

том, что тот способ, которым я увидел и понял

их, сильно отличается от прямого и почти без

усилий переводимого в слова опыта моих про-

никновений в человеческие души. Это было

больше похоже на скоростную съемку ночного

кошмара, длившуюся в реальном времени лишь

секунду или две, но в своем собственном изме-

рении оказавшуюся достаточно протяженной.

И вот я понемногу вспоминал и проявлял уви-