Люди Бездны

Его беспокойство можно было понять. Когда мы зашли в трактир, хозяин опасливо поглядывал на нас и сделался чуть любезнее, только когда он увидел, что у нас есть деньги. Местные жители, встречавшиеся нам по дороге, подозрительно косились на нас, а лондонские гуляки, проносившиеся мимо в экипажах, отпускали в наш адрес шуточки и оскорбления. Но когда мы миновали Мейдстон, мой приятель обнаружил, что мы одеты совсем не хуже обычных сборщиков хмеля, а то и лучше. Некоторые встречавшиеся нам люди были одеты просто в удивительные лохмотья.

– Что, наступил отлив? – крикнула цыганистого вида женщина своим товаркам, когда мы проходили мимо длинного ряда корзин, в которые сборщики бросали хмель.

– Дошло? – шепотом спросил Берт. – Это она на твой счет проехалась.

Я кивнул. И должен признать, что попала она в точку. Когда наступает отлив, лодки оставляют на берегу и моряки не выходят в море. Моя матросская куртка и мое присутствие в сельской местности говорили о том, что я моряк без корабля, вынужденный остаться на берегу, – иными словами, крепко севший на мель.

– Можешь дать нам работу, начальник? – спросил Берт у смотрителя, пожилого человека с добродушным лицом, который явно был очень занят.

Его «нет» прозвучало весьма решительно, но Берт не отступался и продолжал ходить за ним по пятам, я же следовал за приятелем, и так мы обошли чуть ли не все поле. То ли смотритель принял нашу настойчивость за необыкновенное трудолюбие, то ли на него подействовал наш оборванный вид и жалостливая история о наших злоключениях, но в итоге он смягчился и нашел для нас одну свободную корзину: ее, как я выяснил, оставили двое других мужчин, поскольку поняли, что не могут здесь даже прокормиться.

– И предупреждаю, никаких глупостей, – предостерег нас смотритель, оставляя нас работать среди женщин.

Был субботний полдень, и мы знали, что рабочий день скоро закончится, так что мы честно принялись за дело, желая выяснить, удастся ли нам заработать хотя бы на еду. Работа была легкой, на самом деле скорее женской, чем мужской. Мы сели на края корзины между опор с хмелем, а работник скидывал нам длинные ароматные стебли. Через час мы освоили эту науку. Как только пальцы привыкли на ощупь отличать шишечки от листьев и обрывать за раз по полдюжины цветков, учиться больше было нечему.

Работали мы проворно и не уступали в этом деле женщинам, хотя их корзины наполнялись быстрее, поскольку роящаяся вокруг детвора обрывала хмель обеими руками, почти не отставая от взрослых.

– Не обрывайте все дочиста, так не принято, – предупредила нас одна из женщин, и мы поблагодарили ее за совет.

Полдень остался далеко позади, и нам стало ясно, что мужчине тут на жизнь не заработать. Женщины могут собрать не меньше мужчин, а дети почти не отстают от женщин, так что мужчине не угнаться за женщиной с полудюжиной ребятишек. Они работают артелью и получают как артель за совместный труд.

– Доложу тебе, что я зверски проголодался, – сказал я Берту, поскольку мы не обедали.

– Я сам уже готов есть хмель, черт его дери, – ответил он.

И оба мы сокрушались, что не наплодили ребятни, которая могла бы нам помочь сегодня. Так мы коротали время, развлекая соседок своей болтовней. Мы даже завоевали симпатию деревенского парнишки, скидывавшего нам стебли, и он время от времени подбрасывал пригоршню цветков в нашу корзину, поскольку в его обязанности входило подбирать цветки, упавшие со снимаемых с опор стеблей.

От него-то мы и узнали, сколько сможем получить на руки: он объяснил нам, что, хотя платят шиллинг за семь бушелей, на руки выдают шиллинг за двенадцать бушелей. Это значит, что плату за каждые пять бушелей удерживают, таким способом владелец хмельника заставляет работников оставаться до конца уборки, независимо от того, хороший урожай или плохой, и особенно когда плохой.

Во всяком случае, сидеть здесь на ярком солнышке было приятно, золотая пыльца осыпала нам руки, острый аромат хмеля бил в ноздри, и тут я подумал о шумных городах, откуда пришли все эти люди. Бедные бродяги! Бедный подзаборный люд! Даже в них просыпается тяга к земле и смутная тоска по корням, от которых их оторвали, по свободной жизни на вольном воздухе, по ветру, дождю и солнцу, не оскверненным городским смрадом. Как море зовет моряка, так зовет их земля; и где-то в глубине их недоразвитых и распадающихся тел сохраняются, как ни удивительно, крестьянские воспоминания об их далеких предках, живших еще до возникновения городов. Они интуитивно радуются запахам земли, видам и звукам, запечатленным у них в крови, хотя сама память уже утратила эти воспоминания.

– Кончился хмель, – пожаловался Берт.