Люди земли Русской. Статьи о русской истории

– Вот удачно выбрал, – будет любоваться на ситец жена нашего героя, – это Любочке на платьице. Рисунок немножко крупен, вроде как на занавески, но ничего, теперь и такое носят. А бязь Васе на кальсоны, у него одна пара осталась… На ночь стираю и сушу на печке. Прекрасно купил! И только три ночи стоял? Скажи, пожалуйста, как легко в Москве с мануфактурой! Все там есть! А у нас-то!.. Ну за чашку я тебя расцелую. Это ничего, что ручка отбита, но ведь настоящая, гарднеровская… Помнишь, у бабушки сервиз был… Как хорошо в Москве. Там, действительно, жить стало легче и веселее.

– Да… Как будто бы… – вздохнет в ответ наш герой.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 30 июня 1953 г.,

№ 88, с. 8–12.

Жеребцы – аристократы

Если вы, старый, коренной москвич, попавший снова в столицу после многих лет скитаний по одной шестой мира, то, конечно, захотите посмотреть еще сохранившихся здесь представителей старой московской породы, отцы и деды которых были даже, быть может, вам знакомы. Но не ищите их ни в фойе театров, ни в большом зале консерватории, ни даже в Колонном зале, бывшего когда-то благородным собрания. Там не найдете. Там все заполнено москвачами. Вы не встретите их и в устоявших на своих местах традиционных московских ресторанах: ни у Тестова, где так славно готовили знаменитые растегаи, ни в Метрополе, где «вся Москва» завтракала. Там тоже их нет.

Не блуждайте в поисках старой московской интеллигенции по кривым переулкам Арбата, Пречистенки, Остоженки. Некоторые ветхие особнячки с пооблупившейся краской некогда белых колонн еще стоят, но населявшая их когда-то московская интеллигенция вымерла или… сами понимаете…

Об именитом московском купечестве и говорить нечего. Кое-кто из него (редкие единицы) еще доживает свой век в качестве действительно незаменимого специалиста по экспортной пушнине или уральским самоцветам, но и тот о своем прошлом благоразумно умалчивает, а в нескончаемых ответах на вопросы анкет пишет, примерно, так:

– Бахрушин, сын кустаря-кожевника.

– Сорокоумовский, из крестьян-бедняков.

«Кто надо» прекрасно осведомлен о родословии таких бедняков-кустарей, но тоже помалкивает, потому что о «незаменимом специалисте» особо ходатайствует Внешторг или Главпушнина.

Но есть в Москве одно место, где о прошлом говорят не только без страха, но даже наоборот, детально характеризуют вереницу предков и со знанием дела роются в копилках памяти.

Так было – так есть. На том же самом месте. Это бега, ипподром на Ходынке. Кто из москвичей прежнего времени не бывал там в торжественные дни розыгрышей больших именных призов? На беговое и на скаковое «Дерби» – до полутораста-двухсот тысяч собиралось. Одна десятая часть всей тогдашней Москвы! Шутки ли сказать, «Дерби» – сорок тысяч рубликов золотым чистогоном, да в тот же день еще Императорский пятнадцать тысяч. Но что эти тысячи были для Москвы того времени! Ведет, бывало, получивши приз, Лазарев или Телегин своего жеребца вдоль трибун по дорожке (так по традиции полагалось), а сам на ложи посматривает. Там – такой блеск бриллиантов, что глаза слепнут. Маленьким кажется ему по сравнению с этим блеском полученный приз.

Но и теперь на обоих ипподромах – беговом и скаковом – народу не меньше, даже и в будние дни. Время состязаний приурочено к окончанию рабочих часов.

В ложах и на дорогих местах трибун старых москвичей, конечно, тоже нет. Там, где вы видели прежде спокойное, барственное лицо графа Воронцова-Дашкова[147] или волнистые старомодные бакены графа Рибопьера[148], торчат в разные стороны уже поседевшие усы Буденного или красуется развалившийся своей ожиревшей тушей Клим Ворошилов. Много военных и еще больше энкаведистов. Женщин очень мало. Если вы хорошо знали прежние бега, то можете найти все-таки кого-либо из старых знакомцев. Идите в дешевые трибуны. Там еще покрикивает престарелый букмекер-сборщик Сашка-Водопроводчик, собирая вскладчину на «темненькую». До середины тридцатых годов можно было видеть там и другую широко известную всей беговой Москве фигуру. Тогда его видели в элегантнейшей серой визитке и сером цилиндре, гордо расправлявшим могучую грудь. Его эспаньолка и усы а ля Генрих IV были своего рода достопримечательностью Москвы. О его успехах у женщин ходили легенды, не уступавшие мемуарам Казановы. Теперь (вернее, в 30-х гг.) на втором этаже дешевых трибун иногда появляется едва передвигающий ноги, опирающийся на толстую палку старик. Но… та же эспаньолка, те же усы и те же гордо расправленные плечи, хотя и покрытые теперь лохмотьями сшитой когда-то в Лондоне визитки. Это Окромчаделов. Вы помните его, старые москвичи?