Люди земли Русской. Статьи о русской истории

Азарт сильно возрос по сравнению с прошлым. Это понятно. Серая, тусклая советская жизнь вынуждает искать каких-то клапанов для выхода отработанного пара. Нервы, притупленные сверхсильной работой и нищенским бытом, властно требуют возбуждения. Иные находят его в водке, иные, кто может, в наркотиках. Морфинизм и кокаинизм сильно распространены в высших кругах советской иерархии и особенно среди энкаведистов. Но это опасно и стоит дорого. Доставать наркотики трудно, а посещение бегов не возбраняется. Ведь он приносит прибыль советскому государству. Поэтому, несмотря на систематические растраты казенных денег завзятыми игроками, тотализатор не только не запрещен, но поощряется.

Летом ежегодно бывает «красное Дерби», разыгрывающееся по традиции в один и тот же день с Большим призом республики, заменившим Императорский. На ипподроме традиция сильна, как ни в каком ином месте Союза. Официальным покровителем бегов и скачек считается Буденный. Быть может, близость к породистому коню будит в душе старого вахмистра воспоминания о далекой, невозвратной юности в блестящем драгунском полку и, кто знает, не вздыхает ли своей увешанной орденами грудью советский маршал, не тоскует ли о ней, особенно тогда, когда узнает о некоторых не особенно приятных переменах в жизни своих собратий по высшему воинскому званию Рабоче-крестьянской красной армии.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 31 июля 1953 г

№ 90, с. 11–10.

Творимые легенды

Если бы камни Москвы могли говорить, – множество дивных былей восстало бы перед нами. Вереница образов прошлого, то богатырски мощных духом и телом, то трогательно нежных, порою суровых и кровавых, прошла бы перед нашими прозревшими глазами.

Это Москва. Лишь небольшая доля ее восьмивековой жизни занесена на страницы книг. Большая часть минувшего канула в вечность, ушла вместе с теми, чья память хранила ее.

В начальной летописи о первых годах Москвы помянуто лишь вскользь: встретились-де князья в Москве-Кучковой и были промеж них мир и совет. А о том, каково было это Кучково, велико или мало, повествует нам лишь древнее имя одной церкви в Кремле – Спаса на Бору. От древних времен она сохранила лишь имя, но оно-то и указывает, куда подходил окружавший вотчину Кучки вековой кондовый бор. Невелика была Москва в те годы.

Но протек лишь один век, и стала Москва мозгом возрождавшейся после татарского погрома Руси. Пядь за пядью, кусок за куском стягивала она воедино разоренную, обнищавшую, полоненную Русь… И стянула.

Но не только мозгом Руси была Москва. В ней билось и сердце Руси – ее совесть.

Бывало, вольно или невольно, сотворит кривду Царь Московский, прольет невинную кровь, – обличает Царя во Христе юродивый… Смолчит Царь, потупя очи, ему поклонится.

Самому Грозному, первому всея Руси Самодержцу, блаженный Вася кусок кровоточащего мяса, как псу, бросил:

– На, сыроядец! Пожри, зверь![149]

Дивной красы храм, воздвиг Грозный Царь близ лобного места, на крови убиенных, и в страшные ночи свои к юродивому, совести русской, взывал:

– Заступи меня перед Господом, блаженный! Аз есьмь пес смрадный и смердящий… Оборони от диавола мя!

И теперь нерушимо стоит храм, совестью царской, совестью русской воздвигнутый.

* * *

Годы текли. Умирали и рождались люди. Совесть жила.

Над Москвой-рекой на горе стоит белый дворец. От него к воде ниспадает зеленый ковер прежде Нескучного сада, теперь Парка культуры и отдыха. Построен этот дворец в конце пышного и величавого XVIII века отбывшим в Москву на покой вельможей, графом Алексеем Орловым.

Красив и могуч был граф-богатырь и столь же горд и надменен. Богат был безмерно дарами матушки-императрицы. Выезжая на прогулку в Сокольничью рощу, приказывал вести за собой 42 скакуна в богатейших уборах, да таких скакунов, какие разве лишь у турецкого султана были.

– Знай, Москва, Алехана Орлова, графа, адмирала и всех российских орденов кавалера!

Любил граф и своей силой похвастаться: на маслянице разукрашенные герольды на всех базарах выкрикивали вызов графа:

– Удальцы, силачи московские! Выходите все на честной кулачный бой! Кто графа побьет – тот шапку золота унесет, а кто будет побит – того Бог простит!

В последний раз бился граф на льду под Нескучным с кузнецом. Остарел ли богатырь или впрямь кузнец был силен, только плохо приходилось графу: шаг за шагом теснил его кузнец.

Вдруг, растолкав толпу, подбежал бледный, как смерть, графский дворецкий.

– Беда! Дело неслыханное! В зимнюю пору грозой Хреновое сожгло! Сгорел весь конный двор… и «Сметанка»…

«Сметанка»! Несказанной красы конь, подарок побежденного Падишаха Чесменскому победителю! Любил лошадей граф, создатель славной орловской породы. Вскипело сердце. Развернулся и со всего плеча хватил в висок кузнеца… Как тридцать лет до того низверженного Императора…

Рухнул кузнец и не встал… как тогда… Император…[150]

Но вернувшись во дворец, граф Алехан пал на колени перед ликом Нерукотворного Спаса.

– Спаси и помилуй! Не спали души моей Твоим небесным огнем! Кровь на мне и на детях моих!