Люди земли Русской. Статьи о русской истории

Кончились веселые дни Нескучного. Последние годы затворником жил граф Орлов-Чесменский[151]. Говорили потом, страшны были его смертные муки. Недаром его единственная дочь, богатейшая невеста России, сыпала ведрами яхонты и жемчуга к ногам юродивого Фотия[152] на украшение его Новгородских храмов, сапоги смазные с него стягивала и ноги ему мыла.

– Смирись! Убей гордыню свою! – покрикивал юродивый. – Молись! На тебе пролитая отцом безвинная кровь…

* * *

Шли годы. Сменялись люди. Совесть жила.

* * *

Грех не таи – покайся!

Много пота, слез да и крови пролил русский крестьянин-хлебороб, трудясь над украшением Белокаменной. Не потому ли именно отсюда прозвучали первые голоса, требовавшие его освобождения? Они были различны, но звали к одному и тому же.

Здесь, в Москве, написал и отпечатал будущий историк Государства Российского Карамзин свою «Бедную Лизу». Если теперь ее прочесть, может быть, и смешно покажется, а тогда святыми слезами плакали, читая ее… Пруд, в котором утопил невинную душу замысел гуманиста-сочинителя, показывали даже еще во времена НЭП’а, и лишь строительство первой пятилетки покрыло бетонной корой эту лужицу мутной воды, озаренную пламенем чистого сердца.

В музее революции, бывшем Английском клубе, экскурсовод покажет круглую угловую комнату, стройно обрамленную белыми мраморными колоннами, и скажет:

– Здесь обычно сидел П. Я. Чаадаев.

Но он не скажет того, что и здесь, хотя по-иному, говорила та же русская совесть. Напитанными желчью, ядовитыми стрелами колол московский «остроумец» тогдашнюю «страну рабов». Эти стрелы глубоко вонзались в сердца окружавших его гурьбою московских бар, а не из их ли среды вышли Ланской, Ростовцев, Милютин и другие сотрудники Царя-Освободителя?

Никитская улица носит теперь имя Герцена. Переулки на ней – Станкевича, Грановского. Улиц, носящих имена Киреевских, Аксаковых или Хомяковых, в Москве нет. Это несправедливо и противоречит словам того же Герцена. В «Былом и думах» он говорит, что и западники и славянофилы шли разными путями, но к одному и тому же – к борьбе с крепостничеством.

Дома Аксаковых и Хомяковых близ Собачьей площадки, маленькой треугольной площади около Арбата¹. Первый из них снаружи сохранил еще кое-что от былых, ушедших времен: остатки фронтона, мезонинчи-ки, но внутри он густо набит новыми, неизвестно откуда собравшимися жильцами, и немногие из них, очень немногие знают, что в тех же стенах юный и еще робкий Тургенев читал первые рассказы «Записок охотника», книги, потрясшей душу Александра II, по его признанию. Не знают они и того, что там же раздавался страшный, мучительный крик русской совести: Н. В. Гоголь читал «Ревизора» и главы из еще не напечатанных «Мертвых душ»…

* * *

Москва купеческая сменила Москву дворянскую и совесть купеческая – совесть дворянскую. И та и другая – русские.

Легенды о купеческой Москве еще живы в памяти немногих уцелевших старых москвичей. В группе схожих по виду желтых домов, заполняющих добрую половину Большого и Малого Успенских переулков, еще живет даже кое-кто из потомков их бывшего владельца и строителя А. И. Абрикосова.

Необычайно, чудесно слагались иные жизни в познавшей свою силу купеческой Москве. С занятыми у доброго соседа тремя рублями пришел пешком в Москву семнадцатилетний Алеша Абрикосов, поставил лоток на голову и начал торговать сладкими пряниками, а оставил после себя двадцати четырем детям-наследникам каждому по миллиону. Кисть Серова увековечила его облик к празднованию «золотой свадьбы» на которой его поздравили 150 потомков. Жена его, урожденная татарка Мусатова, была малограмотна, но по опыту знала женскую долю – рожать детей в страданиях и построила в клиническом городке на Девичьем поле первый образцовый бесплатный родильный дом для дефективно беременных. Много жизней, и детских и материнских, спасено в этом доме.

О многих причудах судьбы рассказывают московские легенды. Правду или нет – теперь уже трудно установить, но старые москвичи хорошо еще помнят Егоровский трактир в Охотном ряду. С виду он был незаметен, но блинов лучше нигде не пекли и поросенка с кашей там жарили отменно. В трактире собирались богатые купцы, заключали многотысячные купли и продажи. Бывал там и бедный мелкий прасол Бахрушин, услуживал купцам по торговой части. Капиталу у него не было, но была замечательная по красоте борода.

Подгуляли однажды богатеи… Чем бы показать себя?

– Продай бороду, Бахрушин, полтысячи дам!

Жалко было расставаться с красою, но 500 рублей большими деньгами были в то время. Продал, а через 20–30 лет вся оптовая кожевенная торговля была в руках Бахрушина. Сын его в старой Москве под кличкой «Джентльмен» значился. Южин-Сумбатов его даже в пьесе того же названия показал. И было за что: А. А. Бахрушин оставил Москве и России богатейший в мире театральный музей, до сих пор, даже при большевиках, носящий его имя.