Ловец акул

Не, в порядке я точно не был. Люси так за меня волновалась, но понять не могла, что это такое с Васькой. Ох, Василий, проебал ты все.

Хорошо, что хоть работал годно, а то быть мне в долгах, как в шелках, и выебали бы меня давно уже в жопу быки Лехи Кабульского, который такой депрессивной херней не страдал и придерживался четкого расписания.

Иногда немного хотелось в клубас — пожамкать телок и под музыку покорчиться, но не настолько, чтобы лишний раз выходить из комнаты. В основном, в свободное время я лежал и покуривал сигаретку, а Горби грелся у меня на груди, горячий и маленький, как мое сердце.

Зато я научился пускать из дыма колечки. Обалденно дисциплинирует, кстати.

Так как я много лежал и мало чего делал, мои китайцы меня развлекали, я наблюдал за ними, как за рыбехами в аквариуме. И тогда я впервые увидел, как Чжао ставится ханкой. То есть, я тогда еще не знал, как эта штука называется, но Чжао чем-то проставился, и я сразу спросил:

— Это что?

— Лекарство от мышечной боли, — сказал он. — Древнее китайское.

Ну и правда, за древнее китайское лекарство эта черно-коричневая масса, резко, почти ацетоново пахнущая, вполне сошла. Но я-то тоже не пальцем деланный. Это древнее китайское лекарство, к примеру, Жуй Фей заваривал, как чаек, то-то я и не догадался, но уж когда человек ставится или курит — все очевидно.

Насел я на Чжао, спрашиваю:

— А эффект какой у твоего лекарства?

— Эффект хороший, — сказал мне Чжао. — Мышцы не болят. Ничего не болит.

Эту фразу он знал хорошо, с ее помощью продавал свою "Китайскую мудрую мазь" (так на ней и было написано).

Я смотрел на завернутую в фольгу коричневую массу, и Чжао сказал:

— У тебя большая печаль. Ты вялый. Это может помочь.

Замотал я, конечно, головой.

— Не-не, знаешь, я винт, короче, ставил.

Чжао смотрел на меня, изредка моргая своими черными глазками-бусинками.

— Ну, в общем, другой наркотик. Понял? Я колол его в вену.

Для наглядности я стукнул себя пальцем по руке.

— Ну ты понял, короче. И вот мне так хотелось потом себя убить, после этого. Один раз я чуть и не убил.

Чжао замахал руками прямо перед моим носом, заулыбался.

— Нет! Нет! Это не такая смесь. Ты не будешь хотеть себя убить. Ты расслабишься!

Я снова глянул на ханку в фольге. Так-то этот запах я знал уже давно, он сопровождал нашу комнату с самого начала. Я все списывал на производство бесконечных ублюдских мазей.

— А называется он как?

Чжао ответил мне на китайском, слово прозвенело высоко над ухом и исчезло, не оставив о себе воспоминаний. Наверное, если б Чжао сразу сказал:

— Ханка.

Я б, может, поостерегся. Все ж было у меня какое-то подозрение, что опиум — это смерть. Ну хотя бы из плакатов с басмачами взятое. Только Чжао так не сказал, а кастратно-писклявое китайское слово совсем меня не испугало. Ну, ни разу просто.

— Понял, — сказал я, хотя ничего не понял. — Но точно я не буду хотеть себя убить, а?

— Никто не убивает себя от, — снова китайское незнакомое слово. — Не надо бояться. Это лекарство от боли. Хорошее лекарство от боли. Самое лучшее.

Зубы у Чжао были желтые, он мне их продемонстрировал в порыве китайского гостеприимства, я поглядел на них и кивнул.

— Ладно, будь другом тогда, проставь меня.

Чжао моргнул.

— В смысле дай мне лекарство. Помоги мне принять лекарство. Ну, понял, нет?

Около нас терся Горби, он ходил, высоко подняв хвост. Вроде коты так делают, когда ощущают себя хозяевами положения. Еще бы, среди пяти сраных китайцев и одного печального Васи Юдина, Горби явно был самым успешным и авторитетным существом.

Я погладил его, прошелся от головы до кончика хвоста, вызвав справедливый гнев, но удара лапой даже не заметил. Все думал вот о чем: расслабиться. Это мне правда было нужно, я чувствовал огромное напряжение, ком в груди, с которым я ел, спал, пальцами ебал Люси в небе с бриллиантами и вообще существовал. Этот ком не рассасывался от сочувственного Юречкиного "не грусти, все наладится", и я уже, честно говоря, не знал, что мне с ним делать.

Очень хотелось хуякнуть себя ножом в грудь и вытащить эту муру из себя, как требуху из рыбы. Но я ж понимал, что так не делают, а?

Я ж понимал, чем это чревато. А про ханку не понимал, про ханку мне казалось, что эта коричневая штука, похожая на отсыревший цикорий, будет как афганка, которую мы курили с ребятами. Она ощущалась безопаснее винта, потому что выглядела как-то натурально и безобидно, хоть и пахла лютым химозным говном.

Чжао, наконец, врубился, что мне от него надо. В общем, проставил он меня своим шприцом, и хорошо, что он был чистый, не ВИЧовый и не гепатитный китаец. Вот это везуха! А могло все получиться очень иначе.

Все это было привычным, он даже иглой попал в то же место, в крошечное белое пятнышко, след последнего моего укола. Все по-прежнему.

Но в то же время все оказалось по-другому, и с того момента вся жизнь моя вдруг стала другой, вообще и совсем.