Лу Саломе

Исследователи удивляются, как после близости с двумя величайшими романтиками Ницше и Рильке — она так легко вобрала в себя «суровый реализм» Фрейда. Но именно в этих необычных отношениях закалялась виртуозность её интроспекции, то есть психологического анализа, изучения психики и её процессов путём субъективного наблюдения за деятельностью собственной психики.

Она не раз использовала интуитивно найденные ею приёмы в отношении Райнера. Желание помочь ему победить «своих внутренних демонов» теперь, когда она будет оснащена новым, столь мощным и всепроникающим оружием, служило ей сильнейшим стимулом.

«Есть две совершенно противоположные вещи в моей жизни, которые поразили меня и сделали особо восприимчивой к психоанализу Фрейда», — писала Лу, имея в виду, во-первых, судьбу Райнера, а во-вторых, опыт России.

О русских часто говорили — в том числе Фрейд, — что этот «материал», патологический ли, здоровый ли, сочетает в себе две вещи, которые не так уж часто встречаются вместе: простоту структуры и способность в определённых случаях описывать даже самые сложные вещи, используя всё удивительное богатство языка, находя название самым сложным психическим состояниям.

Именно на этой выразительности основана вся русская литература. Не только её великие, но и менее значительные произведения.

Эта безграничная откровенность и прямой, идущий из самого раннего детства отголосок начальных стадий становления словно бы ведут нас к первоначальной сфере формирования самосознания.

Когда я мысленно воссоздаю в памяти тот тип человека, с которым я столкнулась в России, я очень хорошо понимаю, почему сегодня он видится нам более анализируемым, оставаясь при этом честным перед собой: процесс подавления у него менее глубок, менее интенсивен, тогда как у представителей древних культур он создаёт барьер между сознанием и бессознательным.

И, наконец, третьим, самым личным и решающим фактором её выбора в пользу психоанализа была жажда «лучистого увеличения в объёме собственного жизненного пространства путём пробирания на ощупь к корням, которыми я погружена в тотальность бытия».

В 1912 году, положившем начало их сотрудничеству, Фрейду было пятьдесят шесть лет. Он был всего на пять лет старше Лу, но внешне возрастной разрыв между ними казался гораздо более значительным. Вообще, она почувствовала себя рядом с ним ребёнком. Это её радовало. В отношении творца психоанализа её привлекала отнюдь не позиция равноправного сотрудничества, но почтительная харизматическая дистанция. Лу не хотела допускать никакой фамильярности по отношению к тому, кто указал ей окончательную цель жизни.

Её трогало и восхищало то, что Фрейд рисковал своей репутацией ради открытий, которые его как человека должны были, скорее, огорчать. Этот гениальный исследователь, кого столь многие считали ниспровергателем моральных ценностей, вёл жизнь, всецело находившуюся под его интеллектуальным контролем.

Юнг вспоминал, как однажды в Америке, когда они по обыкновению, ставшему аналитической традицией, пересказывали друг другу свои сновидения, Фрейд признался, что ему снятся американские проститутки. «Так почему бы вам не предпринять что-либо в этом направлении?» — игриво поинтересовался Юнг. Фрейд отпрянул от него, ошеломлённый: «Но я женат!»

Зигмунд Фрейд с сыновьями.

Сам творец психоанализа шутил по поводу своей устойчивости к соблазнам грустно и метко:

«У каждой из сторон есть свой резон: влечение имеет право на удовлетворение, реальность — на положенное ей уважение».