Луна команчей

Их жалование было чуть больше, чем в те времена, когда они были зелеными новичками.

— Я не отправился бы ни на какую войну ради славы, — продолжил Гас. — Но я пошел бы за хорошую оплату.

— Я принимаю вашу претензию, — сказал губернатор. — Это возмутительно, что вам платят так мало. Я подниму этот вопрос, как только законодательное собрание соберется, если у нас все еще будет законодательное собрание, когда рассеется дым.

Наступила долгая пауза. Вдалеке был слышен звук выстрелов. Бузотеры все еще праздновали.

— Вы остаетесь, джентльмены? — спросил губернатор. — Команчи скоро узнают об этой войне, и мексиканцы тоже. Если они решат, что техасские рейнджеры расформированы, то они придут к нам с обоих направлений, так много, как блох на собаке.

Колл понял, что у него и Огастеса нет времени, чтобы обсудить свое будущее, их перспективы в качестве солдат или другие. У них едва была всего минута с тех пор, как Нелли Маккрей заболела.

— Я не могу говорить за капитана Маккрея, но у меня нет желания оставлять службу, — сказал Колл. – Я не ссорился с теми янки, которых я знаю, и нет никакого желания воевать с ними.

— Спасибо, это большое облегчение, — сказал губернатор. — Я признаю, что сейчас не очень удобное время для такого вопроса, но все же – как вы, капитан Маккрей?

Огастес не отвечал. Он чувствовал себя обиженным. С того момента, когда за несколько лет до того на Льяно Айниш Скалл внезапно назначил его капитаном, казалось, каждую минуту люди требовали от него решения массы вопросов, больших и маленьких. Они могли быть банальными — кто-то хотел узнать, на каких вьючных мулов упаковать груз — или серьезными, как тот вопрос, который только что задал ему губернатор. Гас происходил из Теннесси. Если Теннесси присоединится к войне, он хотел бы сражаться бок о бок с теннессийцами. Не получая известий из дома в последние годы, он не был полностью уверен, на чьей стороне выступит Теннесси. Теперь губернатор желал, чтобы он остался в Техасе, но он не был готов согласиться на это. Он потерял двух жен в Техасе, если не считать Клару, которая, в некотором смысле, была третьей. Зачем ему оставаться там, где ему не везет с женами? Его везение в картах было ненамного большим, размышлял он.

— Я уверяю вас, что в вопросе жалования будет улучшение, — сказал губернатор. — Я увеличу его, даже если вынужден буду платить вам из своего собственного кармана, пока этот кризис пройдет.

— Пусть он пройдет, только следом будет другой, — заявил Огастес раздраженно. – Пока я был рейнджером, был один кризис за другим.

Затем он встал — надоело. Он почувствовал, что должен выйти наружу, иначе он задохнется.

— Я должен пристойно похоронить свою жену, губернатор, — сказал он. — Она не может долго лежать при такой теплой погоде. Я думаю, что останусь с Вудро и буду рейнджером, но не уверен. Я просто не уверен, именно сейчас. Я согласен с Вудро, что все янки все еще американцы, а я привык воевать с команчами или с мексиканцами.

Он на мгновение сделал паузу, вспоминая свою семью.

— У меня есть два брата, там, в Теннесси, — добавил он. — Если мои братья будут воевать на стороне янки, я не хочу в них стрелять, я знаю это хорошо.

Губернатор Кларк вздохнул.

— Идите домой, капитан, — сказал он. — Похороните вашу жену. Затем сообщите мне о вашем решении.

— Хорошо, губернатор, — ответил Огастес. — Жаль, что здесь нет хорошего шерифа. Он должен был арестовать тех идиотов, которые стреляют из ружей на улице.

3

Айниш Скалл, известный в Бостоне как Попрыгунчик Скалл из-за его непроизвольных приступов подпрыгивания — которые могли начаться на свадьбе, званом обеде и, даже, во время гребли, и тогда он прыгал в холодные воды реки Чарльз — шел через Гарвардский двор, неся в руках копию «Оптики» Ньютона, когда к нему подошел студент с новостью об объявлении войны.

— Ага, южные мошенники! — воскликнул Скалл, узнав об имевшей место провокации[24].

Его мысли, однако, были все еще заняты оптикой. Этому он посвящал большую часть своего времени с тех пор, как Аумадо удалил ему веки. Он провел три года, тщательно изучая глаза, очки, свет и все имеющее отношение к зрению. Гарвард даже вынужден был предложить ему вести курс оптики, чем он и занимался перед тем, как его ушей достигли новости о восстании на Юге. Он, конечно, носил свои защитные очки. Даже при тусклом свете Бостона случайный луч солнечного света мог причинить ему сильную боль. Приходившие головные боли все еще ослепляли его на многие дни. Однако благодаря своим исследованиям мускулатуры глаза он был убежден, что его эксперимент со швейцарским хирургом и перепонкой лягушки не должен был потерпеть неудачу. Он планировал вернуться в Швейцарию, вооруженный новыми знаниями, а также лучшими перепонками, и попробовать еще раз.