Лунный камень

— Ну, сказалъ мистеръ Франклинъ, — теперь, прочтя собственное показаніе полковника, что вы на это скажете? Внося Лунный камень въ домъ тетушки, служу ли я слпымъ орудіемъ его мести, или возстановляю его въ истинномъ свт кающагося христіанина?

— Едва ли можно оказать, сэръ, отвтилъ я, — чтобъ онъ умеръ съ отвратительною жаждой мщенія въ сердц и гнусною ложью на устахъ. Одному Богу открыта истина. Не спрашивайте же меня.

Мистеръ Франклинъ сидлъ, вертя и комкая въ рукахъ выписку изъ завщанія, будто надясь этомъ пріемомъ выжать изъ нея правду. Въ то же время самъ онъ явно измнился. Изъ веселаго, живаго молодаго человка, онъ теперь почти безпричинно сталъ сдержаннымъ, важнымъ и задумчивымъ.

— Въ этомъ вопрос дв стороны, сказалъ онъ:,- объективная и субъективная. Съ которой начать?

Онъ получилъ нмецкое воспитаніе пополамъ съ французскимъ. Одно изъ двухъ до сихъ поръ владло имъ (какъ мн кажется) на прав полной собственности. Теперь же (насколько я могъ догадаться) выступало другое. У меня въ жизни есть правило: никогда не обращать вниманія на то, чего я не понимаю. Я пошелъ по пути, среднему между объективною и субъективною сторонами. Попросту, по-англійски, я вытаращилъ глаза и на слова не вымолвилъ.

— Постараемся извлечь внутренній смыслъ этого, сказалъ мистеръ Франклинъ. — Зачмъ дядя мой завщалъ алмазъ Рахили? Почему бы не завщать его тетушк?

— Ну, вотъ объ этомъ, сэръ, по крайней мр не трудно догадаться, оказалъ я. — Полковникъ Гернкасль достаточно зналъ миледи, чтобы не сомнваться въ томъ, что она откажется отъ всякаго наслдства, которое перешло бы къ ней отъ него.

- Почему жь онъ зналъ, что Рахиль не откажется точно такъ же?

— Да разв есть на свт, сэръ, такая молодая особа, что устоитъ противъ искушенія принять въ день рожденія подарокъ, подобный Лунному камню?

— Вотъ она субъективная точка зрнія, сказалъ мистеръ Франклинъ. — Это длаетъ вамъ честь, Бетереджъ, что вы способны къ субъективнымъ взглядамъ. Но въ завщаніи полковника есть еще одна таинственность, до сихъ поръ не разъясненная. Какъ объяснить, что онъ даритъ Рахиль въ день ея рожденія съ тмъ условіемъ, чтобъ ея мать была въ живыхъ?

— Не желаю чернить покойника, сэръ, отвтилъ я: — но если онъ точно съ намреніемъ оставилъ наслдство, грозящее горемъ и бдами сестр чрезъ посредство ея дочери, то это наслдство должно обусловливаться ея нахожденіемъ въ живыхъ, для того чтобъ она испытала эти муки.

— О! такъ вотъ ваше объясненіе его цли: это самое? Опять субъективное объясненіе! Вы ни разу не бывали въ Германіи, Бетереджъ?

— Нтъ, сэръ. А ваше объясненіе, если позволите узнать?

— Я допускаю, сказалъ мистеръ Франклинъ, — что полковникъ, — и это весьма вроятно, — могъ имть цлью не благодяніе племянниц, которой сроду не видалъ, а доказательство сестр своей, что онъ умеръ, простивъ ей, и весьма изящное доказательство посредствомъ подарка ея дитяти. Вотъ объясненіе, совершенно противоположное вашему, Бетереджъ, возникшее изъ субъективно-объективной точка зрнія. Судя по всему, то и другое могутъ быть равно справедливы.

Давъ этому длу такой пріятный и успокоительный исходъ, мистеръ Франклинъ, повидимому, счелъ поконченнымъ все что отъ него требовалось. Легъ себ на спину на песокъ и спросилъ, что теперь остается длать. Онъ отличался такимъ остроуміемъ и новымъ разумніемъ (по крайней мр до коверканья словъ на заморскій ладъ), и до сихъ поръ съ такимъ совершенствомъ держалъ путеводную нить всего дла, что я вовсе не былъ приготовленъ къ внезапной перемн, которую онъ выказалъ, безсильно полагаясь на меня. Лишь гораздо поздне узналъ я, — и то благодаря миссъ Рахили, первой сдлавшей это открытіе, — что этими загадочными скачками и превращеніями мистеръ Франклинъ обязавъ вліянію своего воспитанія за границей. Въ томъ возраст, когда вс мы наиболе склонны окрашиваться въ чужіе цвта, какъ бы отражая ихъ на себ, онъ былъ посланъ за границу и перезжалъ изъ края въ край, не давая ни одной краск пристать къ себ крпче другой. Вслдствіе того онъ вернулся на родину съ такимъ множествомъ разнообразныхъ сторонъ въ характер, боле или мене плохо прилаженныхъ другъ къ дружк, что жизнь его, повидимому, проходила въ вчномъ противорчіи съ самимъ собой. Онъ могъ быть разомъ дльцомъ и лнтяемъ; самыхъ сбивчивыхъ и самыхъ ясныхъ понятій о вещахъ, образцомъ ршимости и олицетвореніемъ безсилія. Въ немъ было немножко Француза, немножко Нмца, немножко Италіянца, причемъ кое-гд просвчивали и врожденная англійская основа, какъ бы говоря: «вотъ и я, къ величайшему прискорбію, засоренная, но все жь и отъ меня осталось кое-что въ самомъ фундамент». Миссъ Рахиль обыкновенно говаривала, что Италіянецъ въ немъ бралъ верхъ въ тхъ случаяхъ, когда онъ неожиданно подавался и такъ мило, добродушно просилъ васъ взвалить себ на плеча лежащую на немъ отвтственность. Соблюдая полную справедливость, кажется, можно заключить, что и теперь въ немъ Италіянецъ взялъ верхъ.

— Разв не вамъ, сэръ, спросилъ я, надлежитъ знать, что теперь остается длать? Ужь разумется, не мн.