Майор Вихрь

Поэтому, увидав за собой хвост позапрошлой ночью — хвост странный — всего один человек, он точно убедился в том, что вел его один человек, а не группа, Исаев остановился на двух допустимых версиях. Первая версия: дурак Шверер из четвертого отдела гестапо решил проявить усердие и прикрепить к нему некое подобие телохранителя. Это, конечно, глупо, но от такого глупого контрразведчика, каким небезосновательно считал Шверера Исаев, этого хода вполне можно было ожидать. Вторая версия: на связь ему дали разведчика еще малоопытного (ведь в конце концов не боги горшки обжигают). Опыт — понятие благоприобретающееся, но, честно говоря, в такой ситуации и в такой ответственный момент стоило бы подстраховаться опытным человеком; хотя, опровергал сам себя Исаев, вполне вероятно, что в центре решили пойти на этот шаг, считая Краков городом в некоторой мере прифронтовым, а потому «циркулирующим» — беженцы, армейские передвижения, трудности, связанные с местными условиями; а если «циркуляция», то больше беспорядка, а где больше беспорядка, там хотя и шансы к провалу велики, но столь же сопутствуют шансам провала и очень реальные шансы на удачу, если только кандидатура выбрана правильно; тут должен быть эдакий Олеко Дундич, знающий местные условия. Исаев допускал такую возможность, что на связь к нему придет молодой, малоопытный человек из близкой, так сказать, тактической разведки, потому что задание, поставленное перед ним в Берне людьми из Генштаба, — серьезнейшее задание, связанное с опытами Вернера фон Брауна, который в последнее время буквально забрасывал Лондон своими «ФАУ». Это задание не могло не быть решенным в контакте с фронтовой разведкой, поскольку вторая фаза задуманной операции должна решаться с помощью местного подполья и десантников на ближайших к линии фронта дивизий.

В первый день в ресторане Исаев не заметил никого, кто бы показался ему интересным и хоть в какой-то мере перспективным с точки зрения возможной связи. Человека, которого по условленному описанию он ждал, не было. Хвост, который он за собой протащил через весь Краков, он заметил, когда шел мимо костела.

Ночью, а вернее, даже ранним утром, вернувшись к себе в отель, Исаев забрался под перину и с любопытством, пожалуй что внезапным, впервые задумался не над своими поступками, а над своим анализом поступков. И с явной очевидностью он понял, что и поступки его и особенно анализ этих поступков претерпели громадное превращение в своем развитии. Когда только он внедрился в аппарат гиммлеровской службы безопасности, ему стоило громадного труда быть внешне рассеянно-спокойным. Он был всегда, как натянутый канат: тронь только острым ножом, сам лопнет. Теперь, по прошествии почти двадцати лет, Исаев, как он сам определил себя, покрылся актерскими мозолями удач. Порой ему было страшно: он по прошествии получаса знакомства все знал о том человеке, которого только что увидел. Однажды он зашел к предсказателю будущего, знаменитому своими гаданиями. Это было в Берлине прекрасным осенним вечером, когда солнце залило зловещим красным светом Бранденбургские ворота, а липы на Унтер ден Линден сделались сине-золотыми, и кругом была тишина и красота, и над Шпрее летали утки, а возле остановки «Фридрихштрассе» тихие старухи кормили закатно-красных лебедей хлебными корками.

Исаев перед этим зашел в маленький кабачок «Цум летцтен инстанц». Там Исаев пил много пива, а перед этим на приеме в польском посольстве он пил водку, и поэтому вышел он из кабачка румяным и размякшим.

«„Цум летцтен инстанц“ по-русски значит «Последняя инстанция», — думал он. — Это занятно. Напротив имперского суда «Последняя инстанция». Пить здесь можно или с тоски, или с радости — оправдали или осудили. Дальше, чем в «Последнюю инстанцию», идти некуда. Я сейчас пил от радости. Интересно, я сейчас смог бы свободно говорить по-русски? Или как эмигрант — с аканьем и меканьем? Бедные эмигранты — злые, несчастные люди, которые считают, что они-то и любят только родину по-настоящему. Их нельзя даже ненавидеть. Бессильные, несчастные люди, которые ничего не могут, кроме как кричать против нас днем, бояться всего вечером и плакать ночью!»

Предсказатель спросил, как господин оберштурмбанфюрер СС хочет, чтобы ему гадали: вкупе с небом, карточные лабиринты или одна лишь рука.

— Начнем с руки, — сказал Исаев. — Вам нужна левая?

— Конечно, — ответил предсказатель, — непременно левая.

Он долго гладил руку Исаева, прикасался к бугоркам и линиям его ладони, близко рассматривал ее, замирал; потом, закрыв глаза, снова гладил холодными выпуклыми кончиками пальцев ладонь, а после начал говорить: