Мальчик из Уржума. Клаша Сапожкова

— Да-с, ушли! Правда, двадцать два из них с легким ранением, но один, представьте, отправился на костылях. Черт знает что такое! И две наши дуры за ними уплелись — дежурная сестра и нянька.

— А они-то зачем? Я не понимаю, — протянула Надежда.

— Здесь и понимать нечего! — вспылил Светланов. — Мы, врачи, категорически отказались перевязывать этих разбойников. Ну, вот они и ушли, по-видимому, в большевистские сестры. Да-с!

Клаша перестала дышать. Она раскрыла рот и слушала доктора.

— Дыши, дыши сильней! — закричал вдруг Светланов.

Клаша, сопя носом, задышала изо всех сил, так что у нее даже закололо в спине.

— Тэк-с… обычный случай, флегмонозная ангина, — сказал доктор, пряча трубку и молоточек в карман.

— А это не заразно? — спросила Вера Аркадьевна, и пухлое лицо ее стало испуганным и сердитым.

Доктор фыркнул в свои рыжие пушистые усы.

— Полоскать горло йодным раствором. Пять капель на стакан воды и делать согревающие компрессы. Ну, и, конечно, смазывать, смазывать… — Он энергично повертел пальцем в воздухе, показывая, как надо Клаше смазывать горло.

Звеня шпорами, доктор вышел из кухни за Верой Аркадьевной и Надеждой, оставив после себя запах больницы.

…В городе забастовали все фабрики и заводы. Москва стала похожа на невиданный огромный военный лагерь. На многих улицах рылись окопы, сооружались баррикады. Телеграфные столбы, шкафы, табуретки, стулья, картинные рамы и детские коляски — все пошло в дело. По улицам ездили грузовики с вооруженными солдатами.

В районах — в Хамовниках, на Большой Пресне, на Ходынке и в Замоскворечье — укрепились большевики. В центре — на Театральной площади, на Остоженке, на Моховой, на Новинском бульваре, на Красной площади и в Кремле — засели юнкера и офицеры. Дома были превращены в крепости. Хозяева и квартиранты покинули свои квартиры.

Но на Старой Башиловке было спокойно. Изредка сюда доносились отдаленные глухие выстрелы.

В квартире Зуевых по-прежнему были завешены окна, а Дуня каждый вечер заставляла входную дверь цинковым корытом и двумя табуретками. Клаша лежала, обвязанная большим шерстяным платком, с компрессом на горле. Тетка натерла ее своим излюбленным средством — скипидаром со свиным салом.

— От этого хуже не станет, — говорила Дуня. — А если воняет — так не велика барыня! Не нюхай.

Клаша злилась:

«Лежишь, как колода, и ничего не знаешь!»

И она начинала приставать с расспросами к тетке.

— Что, что делается! — отвечала Дуня. — Известно что — стреляют!

— А наша улица чья — офицерская или большевистская?

— А я откуда знаю? Чего пристала! — сердилась тетка.

Но нет-нет и сама Дуня сообщала какую-нибудь новость:

— Наши-то обе в расстройстве сидят. Вера Аркадьевна карт из рук не выпускает, всё пасьянсы раскладывает, а Надежда плачет. Сейчас Константин Александрович по телефону звонил. Симоновские пороховые склады и Александровский вокзал большевики взяли. Им, говорят, с фронта громадная помощь подошла.

— А Кремль не взяли?

— Не слыхать. Да не разговаривай! Горло знай полощи!

Но Клаша и без того то и дело полоскала горло противным и терпким раствором йода.

Она провалялась в постели три дня.

Утром 31 октября Клаша проснулась очень рано и сразу почувствовала, что здорова. Какая-то бодрость была во всем теле.

«Господи, неужели выздоровела!» Она схватила с табурета чашку с водой и начала пить. Горло не болело, глотать было легко. Клаша села на кровать. От слабости у нее слегка кружилась голова, но чувство бодрости не проходило. Накрывшись одеялом, она встала с кровати и тихонько подошла к окошку. Не дойдя до окна, остановилась. Не веря своим глазам, она глядела на дверь. Дверь с черного хода была не заперта. Кочерга стояла у стены, крючок был снят с петли. Видно, тетка вышла за чем-нибудь по хозяйству в соседнюю квартиру.

Какая удача!

Клаша торопливо стащила с себя шерстяной платок, сняла компресс с горла и начала одеваться.

«Только б успеть до тетки, только б успеть!»

От волнения у нее дрожали руки, она криво застегнула кнопки на своем коричневом платье. Открыв стол, она вытащила кусок хлеба и две картошки и сунула в карман своей бархатной жакетки. Теперь оставалось только надеть черную меховую шапочку…

И тут Клаша вспомнила о главном. Она тихонько открыла дверь в коридор и выглянула. Тишина. В квартире все еще спали. Клаша на цыпочках пошла по коридору в кладовку. Здесь на полке лежала старая сестринская форма Надежды, в которой та щеголяла в прошлом году целых три месяца.

Клаша взяла белую косынку с красным крестом и спрятала ее под жакетку.

Теперь все было готово.

В кухне она вырвала листок из тетрадки и написала крупными буквами:

Тетя Дуня, не беспокойся. Я пошла к дяде Сене.

Клаша.

«Надежда прочтет тете Дуне», — подумала она и, положив записку на перевернутую кверху дном кастрюлю, вышла из квартиры.

Затаив дыхание Клаша стала спускаться по лестнице, осторожно ступая со ступеньки на ступеньку, словно они были стеклянные.