Мальчик как мальчик

– Даже не знаю, о чем можно просить литературного героя, – сказал я. – Особенно если он тебе снится.

– И не говори! – подхватил бывший Воланд. – Ты прав тысячу раз! Всегда был смышлен! Помнишь, что я говорил в Мастере-Маргарине? Никогда и никого ни о чем не проси. Сами предложат и сами все дадут. Как я всё запутал, а? Бедные, бедные советские училки! Год за годом они роняли слезы умиления на замусоленные странички, при свете зеленой лампы, и все надеялись, что их услышат… мысль, конечно, ретроспективно хороша, если знаешь, что в следующей главе скромность будет вознаграждена. А если нет? А если окажется, что волшебная ночь ушла безвозвратно, и приема больше не будет?

Консультант снова оглянулся.

– Или вот взять этих бедолаг, – сказал он. – О чем они спорят в последний вечер перед вечностью? О лишней бутылке водки. Кстати, я тут подумал: не завернуть ли и нам в лавочку?

Он развернулся и уверенным шагом направился к омегамаркету. Ничего не оставалось, как последовать за ним.

Мы поднялись на пандус. Мигранты, что толпились у входа, нас как будто не замечали. Но стеклянные двери послушно растворились, пропустив нас в торговый зал, похожий на все торговые залы; вот разве что на кассах не было кассиров.

Я шел мимо бесконечных рядов полок. Здесь действительно продавались товары в дорогу, главным образом водка, пиво и нехитрые закуски. Спустя минуту я заметил кое-что необычное: товары на полках незаметно менялись, и этикетки на глазах становились ярче и привлекательнее. Хотя сказать «на глазах» было бы неправильно. Обновление происходило именно в мгновение ока – то есть, картинка перезагружалась в тот самый краткий момент, когда зрителю приходилось моргнуть.

– Что я говорил? И просить никого не нужно, – заметил W. – Автонастройка на любой вкус. Ну, чего возьмем? Старого доброго фалернского? Или как обычно, нашу марку?

Он взвесил в руке фляжку black label. Подмигнул мне:

– За что люблю этот duty-free, так это за толерантность. Где еще так охотно выполняют последнее желание потребителя?

Без нашей режиссуры бывший Воланд сделался болтлив и развязен, как торгаш средней руки, случайно принявший стимуляторы в ночном клубе. Эта его эволюция мне категорически не нравилась.

Должно быть, он прочитал мои мысли.

– Ладно. Ближе к делу, – сказал он каким-то новым голосом. – Ты можешь увидеть своего друга. Если будешь вести себя правильно. Будешь?

Я вздрогнул и поднял глаза. Он протягивал мне уже открытую фляжку. Машинально я взял и глотнул. Жидкость оказалась непривычно горькой.

– Только нужно это дело подмазать, – продолжал он. – Ты же знаешь, как это делается. Небольшая взяточка. Только вот что, думаю я, взять с артиста? Может, контрамарку на спектакль?

– На какой спектакль?

– На твой. Сыграешь для меня? Тряхнешь стариной?

На секунду я почувствовал слабость в ногах.

– Зачем тебе это? – спросил я.

– Будем считать, что я просто соскучился. Напрасно ты оставил сцену, поверь мне.

– А почему я должен тебе верить?

– Потому что ты сам меня придумал. Как можно не верить своему воображению?

Я не нашелся, что ответить. Просто сделал еще один глоток. Результат был не совсем обычным. Разом у меня потемнело в глазах, а может, и вправду разом погасли ртутные лампы под потолком.

– Жмем enter, – услышал я.

* * *

Открыв глаза, я обнаружил, что вокруг по-прежнему темно. Несмотря на это (смотреть и вправду не очень-то получалось), эта новая реальность казалась знакомой. Полузабытой, но чертовски знакомой.

Не было больше торгового зала, не было стеклянных дверей. Окружающее пространство ограничили по краям старомодные бархатные кулисы. Я сидел на полу в самом центре просторной сцены.

– С возвращением, – произнес невидимый консультант.

Я поднялся на ноги. Огляделся. Ряды пустых стульев уходили в темноту. Оттуда тянуло сыростью.

Нет, все-таки это был бутафорский зал, ненастоящий. В нем и не пахло театром. Пахло плесенью, машинным маслом и еще какой-то химией, как если бы в мягкой обшивке мебели завелись клопы и их усердно травили карбофосом.

Мой спутник уселся в первом ряду. Отставил фляжку в сторону. Невозмутимо вытащил сигарету и чиркнул спичкой.

Как по команде, под потолком зажглись софиты. Посреди сцены обнаружилось кресло – старомодное, темного дерева, с резными ручками. На спинку этого кресла небрежно был наброшен белый плащ, словно забытый после дневного спектакля. Я сразу его узнал и поморщился. Атласный плащ с алым подбоем больше походил на реквизит фокусника. Не хватало лишь волшебного цилиндра.

– Опять пилатчина? – спросил я.

– Вечная тема, – отозвался W. – Классика. А тиражи-то какие!

Я промолчал. Встряхнул плащ. Накинул на плечи, продел руки в широкие рукава (правильнее было бы называть это одеяние мантильей, или еще как-нибудь по-средневековому). Против ожиданий, плащ пришелся впору. Сшитый из белоснежного шелка, он играл и переливался в лучах прожекторов. Алая подкладка даже не успела выгореть. Словом, костюм был хорош. В нем было даже приятно побыть немного Пилатом Понтийским, римским эквитом.