Мандариновый лес

Завтра. Завтра они будут вместе. Каждую минуту, каждую секунду, утром, днем и ночью. Она будет кормить его с ложки, заваривать его любимый чай с лимоном, в котором непременно надо размешать две чайные ложки варенья, конечно, лучше вишневого. Кстати, осталось ли оно, это вишневое?

Вадим прав, сегодня она поедет домой. Сходит в душ, сварит пельмени и съест огромную порцию, целую пачку, с маслом и уксусом, и на все наплевать. Как она хочет пельменей! А наевшись до отвала, до неприличия, бухнется в кровать. И спать будет крепко-прекрепко, как раньше, до всего, что с ними случилось.

А утром чуть свет поднимется, выпьет крепкого кофе – не растворимого, а настоящего, свежесваренного, – накрасит глаза и чуть-чуть губы, наденет свое лучшее платье – кстати, какое, надо подумать, – хотя под халатом все равно его будет не видно, и тем не менее. Непременно наденет сережки, любимые и единственные, с голубым сапфиром – конечно, искусственным, но очень идущим к ее светлым глазам. Духи будут лишними – больница, не принято. Возьмет с собой смену вещей, своих и сына, и разумеется, книги – Саша сказал, что скучает по книгами. Нет, самому читать еще сложно, она будет читать ему вслух его любимых Диккенса, Джека Лондона, фантаста Беляева.

Да, самое главное – не забыть про вишневое варенье и по дороге купить лимоны. Сейчас их навалом, завезли из Марокко.

Ой, хорошо, что сообразила: она испечет его любимый пирог, самый простой, ничего сложного – песочное тесто, маргарин в морозилке есть всегда, – корж, варенье, а сверху подмороженная, натертая на терке крошка. Сашенька так и называет этот пирог – тертый. И варенье сгодится любое, молодец Танька, что настояла взять банки.

Дом. Их с сыном дом. Их гавань, их пристань, их убежище.

Как она соскучилась по нему, по своему дому! И как давно в нем не была.

Она открыла окна – надо проветрить. Походила по квартире, провела рукой по столу, по стенке – на ладони осталась пыль. Потрогала рукой мамин коврик.

Достала варенье – уф, слава богу, целая литровая банка вишневого. А для пирога сгодится крыжовенное, чуть засахаренное, не страшно. Вытащила из морозилки пачку маргарина, пусть чуть-чуть отойдет.

Пошла в душ и долго не могла вылезти из-под тугой, горячей струи. Счастье!

Волосы запахли яблоком. Шампунь «Зеленое яблоко» – ее любимый.

Пирог получился отменным: румяным, с хрустящей, словно орешки, тертой посыпкой.

В квартире запахло жильем – шампунем, пирогом, свежим воздухом.

Вспомнила про пельмени – ура, не пачка, а полпачки, но уже хорошо! Навернула, как и планировала, с маслом, уксусом и черным молотым перцем. Почувствовала, что слипаются глаза, и пошла в комнату.

Легла на диван сына – так ей было уютнее.

Перед тем, как выключить ночничок, посмотрела на картину. Мягкий желтоватый свет падал на холст и золотил раму.

И в эту минуту Наташа поняла, что надо делать.

Да, да, именно так! Именно так она и сделает! Все, как когда-то, как сто раз было рассказано, переговорено, придумано. Вадим наверняка ее отругает, и не просто отругает – даже страшно подумать, что он с ней сделает, потому что заведующий отделением. Здесь он точно не сдержится, несмотря на всякие там «Наташки» и «Натки», несмотря на долгие годы их дружбы. Несмотря на его слова «мы же давно с тобой породнились, Наташка»!

Здесь не сработает, она знает точно. Но она это сделает. Она решится. Она, трусиха, заячья душа! Она на это пойдет. Пусть на полчаса, на пятнадцать минут, но она это сделает. Потому что знает, как это важно. А на все остальное – прости меня, Вадик! – плевать.

Встала чуть свет, но бодрая, полная сил.

В ближайшем овощном – хвала профессии, все в округе знакомые, все хотят быть красивыми – продавщица Зинуля, русская красавица, щеки из-за плеч, губы в алой помаде, на глазах густо-синие тени, накладная коса вокруг головы, увидев ее, закричала:

– Наташка, да что с тобой? Краше в гроб кладут! Ты что, заболела?

Коротко все объяснила, совсем коротко, без подробностей. И еще умолила Зинулю помочь.

– Мандарины? – охнула та. – Да о чем ты! Этого добра у меня полно, – засверкав золотыми коронками, рассмеялась Зинуля. – Завалили нас мандаринами! Нет, ты прикинь – апельсины, мандарины, лимоны! Сто лет такого не помню! А тебе точно мандаринов? Может, апельсины возьмешь?

– Мандарины, – повторила Наташа.

– Сколько тебе? Ящик, два? Хочешь три? Но как ты допрешь?

В одном ящике оказалось ровно восемь килограммов.

– Точно хватит? – волновалась Зинуля, копаясь в ящике. Мелкие отбрасывала, выискивала покрупнее.

– Точно, точно, не беспокойся! – убеждала ее Наташа. – И да, Зин! Спасибо тебе огромадное. Вот честно, никогда не забуду!

Смахнув слезу, Зинуля махнула рукой:

– Здоровья твоему пацану! А все остальное – херня.

Три елки. Две – совсем худосочные, дохленькие, как говорила мама, не елки – палки! Но если связать… А вот третья вполне: пышная, упругие и крепкие ветки топорщатся, иголочки толстые, в голубизну. Наташа подергала, потрясла – все на месте, ни одной не упало! Свежак, как сказал продавец.

Вредный таксист сначала отказывался везти: