Маргиналы в советском социуме. 1930-е — середина 1950-х годов

В современной отечественной, равно как и зарубежной исторической литературе, рассматривающей феномен массовых государственных репрессий в сталинском обществе, можно отметить определенные и весьма схожие тенденции. Приоритетное внимание привлекают к себе две центральные темы: политика сталинского режима, реализуемая в практике репрессий по директивным указаниям Центра периферийными органами, и те институты и структуры, которые воплощали эти директивы в реальность. Большинство историков акцентируют внимание на системе ГУЛАГ как институциональном и одновременно символическом инструменте концентрированного насилия тоталитарной власти над советским обществом. Здесь находится место не только системообразующему элементу (лагеря и отчасти колонии и тюрьмы)[459]

, но и «другому Архипелагу» (спецпоселениям — по удачному выражению канадского историка Л. Виолы)[460]

. Прогресс в разработке депортационной тематики несомненен, равно как и становится очевидным, что потенциал заданного подхода достаточно четко очерчен и близок если не к исчерпанию, то к постепенной утрате научной новизны. Один из лимитирующих дальнейший исследовательский прогресс факторов состоит в завершении в целом вовлечения в научный оборот основного корпуса источников, исходивших от директивных органов, формировавших политику в отношении крестьянской, а затем и этнической ссылки в 1930–1940-е гг. Данная миссия выполнена публикаторами крупных документальных сборников последних лет[461]

.

Все более насущной становится необходимость перехода от анализа «видимой», директивно-нормативной документации к реконструкции жизнедеятельности самой крестьянской ссылки и ее корневой основы — крестьянской семьи. Несмотря на всю очевидность разработки данной проблематики, она по-прежнему стоит на втором плане по сравнению с работами, в центре которых находится государственная репрессивная политика. Между тем определенным шагом вперед может послужить анализ уже опубликованных документальных источников, прежде всего содержащих накопленную карательными структурами статистическую информацию. В данном случае даже простой сопоставительный анализ демографических показателей состава населения труд(спец)поселений в динамике за разные исторические периоды может послужить определенной отправной точкой в рассмотрении судеб репрессированного крестьянства. Цель настоящей публикации состоит в том, чтобы на базе официальной статистики отразить действие тех факторов, которые определяли вектор изменений в численности и структурных характеристиках «бывших кулаков» («бк») или крестьянской части переселенческого «спец-контингента» накануне, в годы войны и в послевоенный период в комендатурах на территории Сибири и сделать это по возможности в сопоставительном плане со среднесоюзными показателями, а также с другими учетными категориями спецпереселенцев.

Безусловно, само обращение и оперирование сведениями карательной статистики требует определенной оговорки. О несовершенстве статистики свидетельствовали и факты, вскрывавшиеся в ходе периодически проводившихся переучетов «спецконтингентов», обнаружившие запутанность и неточности учета на уровне первичных учетных единиц (поселковые и районные комендатуры). Исследователи обращали внимание на громадные статистические лакуны первых двух лет формирования системы спецпоселений, или крестьянской ссылки (1930–1931 гг.). Есть относительно точные сведения о численности депортированных, однако нет статистики потерь в пути (прежде всего бегство, смертность). Есть официальная статистика (с 1932 г.) численности бежавших, но неясна судьба той их части, которая не была разыскана или не вернулась добровольно на спецпоселение, а это почти 2/3 от числа бежавших из комендатур в 1930-е гг. В. Н. Земсков, выпустивший наиболее полное на сегодняшний день исследование по данной проблематике, которое он сам охарактеризовал как информационно-статистическое, неоднократно полемизировал со своими оппонентами на предмет полноты и достоверности ведомственной карательной статистики. Для него вопрос в данной плоскости так не стоит, и погрешности статистики он считает незначительными[462]. Тем не менее и у статистики были свои изъяны, о чем уже говорилось выше. Можно упомянуть, в частности, и о трудностях с определением размеров семьи. Статистика давала (через дробь или запятую) общие цифры количества семей и человек на спецпоселении. Однако та же статистика не выделяла из общей численности т. н. одиночек и другие категории вне семей (дети-сироты, обитатели инвалидных домов и др.). В совокупности они давали только несколько процентов в общей численности, но без подобной оговорки вывести показатель размера (людности) крестьянской семьи на поселении путем механического деления населения комендатур на численность семей в них — значит допустить некоторое упрощение.