Читаем Маркос Рамирес полностью

Раз под вечер, сидя с другими ребятами на ступеньках дома, я затеял горячий спор о том, кто накануне наиболее отличился при стрельбе из рогаток. Прямо против нас возвышалась каменная стена аптеки «Ла викториа» с огромным окном, сверкавшим великолепными стеклами. В то время как мы с жаром спорили, подлетел комемаис[39] и, описав круг в воздухе, уселся на оконную раму аптеки. Раздраженный упорством товарищей, которые не соглашались со мной, я сказал, указывая на птицу:

— А ну-ка, посмотрим! Кто из вас отважится сбить ее? Если попасть прямо в пичужку, стекло останется целехоньким.

Никто из мальчишек не принял вызова. И тогда я, возомнив себя соперником Вильгельма Телля[40], с небрежным и хвастливым видом достал рогатку, выбрал самый острый камешек из тех, что наполняли мои карманы, и, хорошенько натянув резинку, стал целиться в птичку. Непоседа прыгала с места на место. Уловив подходящий момент, я выстрелил. Я промахнулся на какой-то миллиметр — и вдребезги разбил оконное стекло, а заодно изящный флакон, стоявший на подоконнике. Перепуганный оглушительным звоном стекла, я очертя голову бросился бежать вниз по улице. Но товарищи меня выдали — аптекарь пришел к нам домой с жалобой, и дяде снова пришлось платить за убытки.

Этот «подвиг» стоил мне жестокой порки.

Кроме того, в течение многих недель — из вечера в вечер — я стоял, согнувшись над умывальным тазом, и лущил семена клещевины для аптекаря, который засчитывал мне по двадцать пять сентаво за каждое квартильо[41] очищенных семян. Так собственным трудом должен был я возмещать убыток аптекаря и расходы дяди — и все из-за какого-то ничтожного промаха.

IV

По решению дяди Сакариаса мы перебрались в другой дом, рядом с аптекой «Ла викториа». Много лет подряд дом этот пустовал; прежде здесь была пекарня. Слева от дома высились большие ворота, подле них стоял огромный сарай, в котором когда-то отпускался выпеченный хлеб. Ворота вели в патио; в глубине виднелся просторный полуобвалившийся навес, а под ним покоились давным давно покинутые, обветшалые печи пекарни. Все это дядя снял за небольшую плату с целью позднее пересдать нежилые постройки в аренду от себя. Какое раздолье тут было для игр!.. А под заброшенным навесом в патио дядя не раз привязывал меня в наказание к столбу и держал там одного до поздней ночи.

Когда собрали всю клещевину, я остался «без работы». Итак, я снова мог посвятить свободные вечера добыванию денег. Фантазия моя разыгралась: в поисках верных барышей я строил невероятные прожекты, надеясь не только полностью покрыть свои «личные расходы», но и помочь матери. Бедняжке приходилось творить настоящие чудеса, чтобы на скудные гроши, заработанные отчимом, обеспечить семье хотя бы нищенское существование.

На рынке мне часто случалось видеть кое-как вылепленные из глины, грубо размалеванные фигурки, которые раскупались беднотой, желавшей украсить к рождеству свои хибарки.

Самонадеянно считая себя более талантливым скульптором, я решил основать целую мастерскую по производству подобных игрушек, которые, по моему твердому убеждению, должны были раскупаться десятками.

Я отправился за глиной на обширный пустырь, где низкорослый кустарник перемежается с дремлющими в мареве болотами, — позднее этот участок вошел в черту густонаселенного предместья Кейт; потом настойчивыми мольбами выпросил у матери ссуду на краски, масло и скипидар.

Преисполненный радужных надежд, я целых две недели с упоением лепил из глины и раскрашивал диковинных птиц, изумительных бабочек, замысловатых, невиданных доселе тварей, полагая, что они привлекут к себе особое внимание всех прохожих.


…я целых две недели с упоением лепил из глины и раскрашивал диковинных птиц, изумительных бабочек…


Выставив на окно первые произведения искусства с объявлением «Продаиоца по адной песете», я долго стоял на тротуаре, с восхищением любуясь своим творчеством и предаваясь смелым мечтам.

На свою беду, я вложил в ваяние слишком скороспелый пыл революционного гения, положив начало современному и весьма спорному направлению в искусстве, получившему позднее название «модернистского». Невежественному глазу мои твари казались уродливыми, неестественно размалеванными и, в довершение всего, совершенно непонятными, хотя они весьма смахивали на творения тех скульпторов и художников, которые, видимо следуя за моими гениальными образцами, после ошеломили мир, завоевали славу и… сколотили капиталец. А я?.. Как и многие предвозвестники нового, я не был понят и потерпел полное поражение. Мое искусство представлялось профанам нелепым бредом. В итоге мне не удалось продать ни одной фигурки!


Я отказался от пластического искусства и посвятил себя разведению оломин[42]. Многие ребята разводили дома оломин в аквариумах или в больших стеклянных банках.

Перейти на страницу:

Похожие книги