Маркос Рамирес

— Не беги… Никто за нами не гонится! Я знаю, где продать машину! Нам дадут за нее не меньше пятнадцати колонов.

— То есть как это «нам»? — удивился я. — Эта машина моя!

Тогда мужчина, схватившись за проволоку, крикнул с угрозой:

— Но-но, сопляк, как бы ты не остался и без машины и без денег!

Обескураженный и напуганный, я, однако, не выпуская из рук проволоку, шел рядом с мужчиной, не решаясь заговорить. Вскоре нам повстречался какой-то человек, спешивший в противоположную сторону. Поравнявшись с нами, он на минуту задержался:

— Хотите пять колонов за эту машину?

Мой спутник тут же остановился и с жаром предложил мне:

— Давай продадим! По два с полтиной на брата.

— Нет, нет! Она стоит гораздо больше! — отказался я, опасаясь, что незнакомец воспользуется моей беззащитностью и заберет себе все пять колонов, не дав мне ни гроша.

Он как будто согласился со мной, и мы продолжали путь. Но, дойдя до следующего угла, я внезапно замедлил шаг и сказал:

— Вот что! Лучше бы нам продать машину этому старику за пятерку!.. Я знаю, где находятся еще две такие машины, мы смогли бы достать и продать их там, где вы говорите!

— Ну и дурень же ты! — воскликнул незнакомец и засвистал старику, предложившему купить у нас машину. Но тот уже был далеко и не слышал, а может быть, не понял, что свистки относятся к нему.

Тогда мой спутник, разозлившись, бросил проволоку и, крикнув: «Не вздумай сбежать, паршивец! Сейчас догоню старика!» — бросился вслед за покупателем.

Я выждал, пока он отбежит с полквартала, крепче подхватил свою ношу, свернул за угол и пулей помчался по другой улице.

Если дон Криспуло с помощью пожара устроил свои дела и вскоре открыл новый большой магазин в центре города, то я свое дельце тоже сумел обделать — и это было лучшим из всех моих начинаний того времени: за ручную швейную машину мне дали десять колонов! На эти деньги я купил несколько книжек Сальгари и «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна. Поистине чудесные дни провел я за чтением этих книг!

* * *

В те времена я не просто пристрастился к чтению — это была моя болезнь. Только этим я и выделялся в школе. Я мог без устали читать — и читал быстро, не теряя времени на разбор названий иностранных городов, рек и имен героев, — я запоминал их поверхностно, по написанию. И любопытно то, что, читая так поспешно и беспорядочно, я все понимал и почти все восстанавливал потом в памяти. За собой это я замечал с тех пор, как научился читать.

Значительно ранее, когда по окончании третьего класса я проводил каникулы в доме деда, в Алахвэле, мне в руки попался слезливый романчик с описанием жизни и любви прекраснейшей и вероломнейшей графини Бланки, терзаемой и преследуемой своим мужем, грозным и ревнивым графом Леон… Однажды вечером мои дядюшки, сидя вместе с гостем на веранде, выходившей в патио, принялись играть на скрипке, мандолине и гитаре старый, грустный «пасильо»[49]. Помню, как я, запертый в комнате, читал и горько плакал, взволнованный чудесной музыкой и печальными мольбами графини Бланки, которую страшный граф Леон, узнав, что бедняжка спешит на свидание к своему возлюбленному, бросил в темный подвал. В той же комнате я читал о приключениях Шерлока Холмса — книги Конан-Дойля я нашел у дяди Рафаэля-Мариа; среди них меня заинтересовал рассказ под названием «Масгрейвский обряд».

Книжонка о Буффало Билле меня увлекала больше, чем фильмы о бандитах. Дома я обязательно должен был что-нибудь читать, и приходил в отчаяние, если не было под рукой книги; я был способен решительно на все, лишь бы достать какой-нибудь журнал, брошюру или обрывок газеты. Иногда я зачитывался до рассвета, и мать поднималась ко мне в комнату, чтобы побранить меня и отобрать книгу. Поэтому, если в руки мне попадалась интересная книга, которую необходимо было вернуть на следующий день, — я гасил у себя свет, чтобы все думали, будто я сплю, и, забрав подушку и одеяло, на цыпочках отправлялся в столовую, где свет не выключался всю ночь, и там читал до зари. За столом во время обеда, уткнувшись носом в книгу, я вслепую отыскивал ложкой рот; часами читал в уборной, пока мать, рассердившись, не прогоняла меня и, наконец, привык преспокойно читать на ходу, ловко обходя прохожих даже на самых многолюдных улицах столицы.

Еще совсем малышом я стал завсегдатаем Национальной библиотеки, где проводил вечера напролет; я приходил в читальный зал первым и уходил последним. Вскоре служащие настолько ко мне привыкли, что перестали спрашивать входной билет. Я открывал дверцу шкафа, дотягивался до книги, шел в читальный зал, а когда библиотеку закрывали, возвращал книгу на место. Но к тому времени я уже стал понимать разницу между фантастическими романами и более серьезными произведениями; я слепо верил всему, что было написано в серьезных книгах. Я признавал непреложной истиной все, что в них утверждалось, и считал невеждой и глупцом любого, кто пытался опровергать те или иные положения. Позднее многие из этих принятых на веру «абсолютных истин» лопнули, как мыльный пузырь.