Маркос Рамирес

Справа перед нами, на небольшой возвышенности, отделенной от берега узким протоком, поднимались две вместительные постройки из дерева и цинка, занятые, как я узнал, Красным Крестом и штабом. Налево простирался бесконечный отлогий берег, покрытый пальмами, за которыми темнела необъятная сельва[62]. На берегу кишела толпа людей, которые приветствовали нас, размахивая шляпами и стреляя в воздух из винтовок.

Началась высадка. С «Достойной Марии» спустили на воду две шлюпки с короткими веслами; в каждую из них прыгнули два матроса, потом, под общий хохот, робко и неуклюже цепляясь за канат, последовали солдаты. Шлюпки быстро отчалили, направляясь к берегу; показывая на вторую, узкую и длинную шлюпку, готовую вот-вот затонуть, мой сосед заметил:

— Нет, в эту проклятую скорлупу я не полезу! Разве не видно, что это за посудина?

Однако обе шлюпки благополучно достигли берега и вернулись за новой партией солдат. При посадке во вторую, ненадежную шлюпку полковник Сегреда сказал мне:

— Отправляйся-ка на этой. Ведь ты не боишься, верно?

С вещевым мешком моего полковника за плечами, сжимая в одной руке кусок сыра, а в другой — половину плитки паточного сахара, я мигом спустился вниз. Добровольцы, оставшиеся на «Достойной Марии», добродушно шутили:

— Поросенок! Если пойдешь ко дну, не зарази акул червяками, что копошатся в твоем сыре!

Я устроился рядом с толстым солдатом, который разулся и положил ботинки рядом с винтовкой и вещевым мешком на дно шлюпки. Моряки взялись за весла и предупредили:

— Поосторожней! Сидите смирно!

В ту же минуту злосчастное суденышко перевернулось, и все мы очутились в море.

Я нырнул и порядком наглотался воды, но вскоре выплыл; изо всех сил работая ногами, я поднялся на поверхность вместе с моим сыром и паточным сахаром и продолжал плыть, пока не ухватился за брошенный с баржи канат. Таким образом помогли выкарабкаться и другим, которые барахтались в воде вокруг перевернувшейся шлюпки, тщетно пытаясь уцепиться за нее. Немного спустя на той же лодке, но только с меньшим грузом, мы достигли берега. И там я увидел толстяка-солдата, босого, без винтовки и вещевого мешка; он подпрыгивал на горячем песке, как большая, жирная птица.

Все высадились и собрались на берегу. Офицеры направились в штаб, а солдаты, согнувшись под ящиками и тюками с продуктами, побрели в отведенное для добровольцев из Эредии помещение, выстроенное поодаль ранее прибывшими. Подхватив вещевой мешок моего полковника, я присоединился к солдатам. Лагерь расположился на опушке сельвы; построенные наспех шалаши держались на подпорках и шестах, прикрепленных лианами к пальмам. К счастью, все происходило в разгар лета.

Одни принялись за приготовление пищи, другие стали распределять меж собой посуду. Я получил жестяную миску, кружку и ложку, вместе с советом «беречь добро». Отыскав гвоздь, я недолго думая пробил в миске дыру и вместе с кружкой привязал ее на шнурке к поясу: так, по крайней мере, у меня ничего не украдут.

Уже сгустились сумерки, когда раздали обед: кофе, хлеб, бобы и рис — плохо сваренный, в комьях и пропахший дымом, но я здорово проголодался, и обед мне показался превосходным. Поев, я забрался в шалаш, отыскал подходящий уголок, набросал пальмовых веток, сунул под голову вещевой мешок и растянулся в надежде проспать до утра.

Как на беду, в проклятых пальмовых ветках кишмя кишели крошечные муравьи, и вскоре мое тело горело от их укусов и разукрасилось волдырями. Кроме того, солдаты шумели, как встревоженная стая попугаев: не умолкали разговоры, смех, громкие возгласы, скабрезные анекдоты. А в довершение всего добровольцы затеяли перестрелку комками риса, бросая их без разбора куда попало. Как видно, придется подыскать более спокойное место для сна… Я поднялся, собрал свои вещи, а когда выходил, незаметно стащил платок, сушившийся на стволе пальмы, — в платке так удобно хранить раковины, которые я собирался привезти сестренкам по возвращении.

Ночь была безоблачной и свежей, на небе поблескивали звезды. Я пришел на берег, вырыл широкую и удобную нору в песке, у подножия пальмы; разостлал серое одеяло моего полковника Сегреда, завернулся в него и, положив голову на вещевой мешок, спокойно уснул, убаюканный рокотом набегавшей на отмель волны.

Рано утром меня разбудили задорные звуки зори, которую играл горнист штаба. Из шалашей донеслись громкие крики, задвигались тени среди пальм, кое-где зажигали огни.

Счастливый и отдохнувший, я привел в порядок вещевой мешок, сунул его под пень на опушке сельвы и побежал купаться, бросая вызов гигантским, величавым волнам.

Выпив кофе, я отправился бродить по берегу. Чудесный берег, покрытый мелким, чистым песком, казался нескончаемым; тут и там валялись цветистые морские раковины и разные ракушки. С тех пор каждое утро я занимался поисками самых диковинных раковин, бережно заворачивая их в украденный платок, который прятал в укромном месте.