Маркос Рамирес

От тетушек я получал изрядный нагоняй каждый раз, как исчезал на реку; они резко осуждали мои подвиги с луком и стрелой и в конце концов запретили Томасито ходить со мной. Но что они могли еще предпринять, если бабушка сквозь пальцы смотрела на мое увлечение охотой? Более того, она даже платила мне по десять сентаво за каждую птичку, подстреленную в саду, — ведь пипитоны[73] беспощадно клевали ее чайотэры, а желтогрудки охотились за пчелами из двух ульев, подаренных ей родственником.

Вот почему я чувствовал себя здесь счастливым и среди забав даже не запускал школьных занятий.

Я уже заканчивал учебный год, когда дяде Сакариасу, назначенному алькальдом в Атенас[74], пришлось переехать в этот городок. Видимо, из-за отъезда дяди отчим решил вернуться в селение Эль Льяно, где он снял скромный домик. Мне предстояло покинуть дом стариков, чтобы жить вместе с матерью.

Однажды, подслушав семейный разговор, я узнал, что один услужливый приятель, недавно прибывший из Атенаса, привез старикам тревожную весть. По его сведениям, дядя Сакариас, поселившийся у некой доньи Долорес, попался в сети, расставленные этой старухой, слывшей в городке колдуньей и готовой на все, лишь бы выдать замуж свою дочь. Эта весть опечалила всю семью, в особенности мать и теток, обожавших брата и благоволивших к его невесте Талии, которая по-прежнему жила в Сан-Хосе. С тех пор семья с тревогой ждала неприятного сюрприза.

К несчастью, опасения вскоре подтвердились: не прошло и двух месяцев, как мы получили известие о женитьбе дяди на дочери этой самой доньи Долорес. Дед так расстроился, что слег в постель, а мать и тетки безутешно плакали, проклиная незнакомую им родственницу; по их мнению, бедный брат был околдован отвратительной старухой. Дело зашло так далеко, что дядя Сакариас так и не решился показаться в Алахвэле вместе с женой.

Пятый класс я окончил довольно успешно. Словно принесенные первыми порывами теплого ветра, наступили каникулы. Когда я вернулся домой с последней экзаменационной отметкой, которая, конечно, не была очень высокой, мать поведала мне о своем горячем желании, чтобы я получил среднее образование. Она долго говорила со мной о будущем — ей хотелось, чтобы я получил хорошую специальность, ведь она так исстрадалась, выслушивая от родственников едкие замечания по поводу моей плохой успеваемости и дурного поведения в школе. В семье вовсю расхваливали Томасито, который, не в пример мне, считался в Институте талантливым и усидчивым учеником.

Под впечатлением нашего задушевного разговора я обещал матери исправиться и завоевать в школе место лучшего ученика, чтобы доставить ей радость.

Дед решил использовать летние месяцы, чтобы сломать старый дом и выстроить на его месте другой, из бетона, более устойчивый на случай землетрясения — его делали по способу «бахареке»[75]: высокий и просторный, с прохладными комнатами.

Все мы, Рамиресы — мужчины, за исключением, разумеется, тех, что уехали в Соединенные Штаты, принимали горячее участие в сломе старого и строительстве нового жилища. И дом быстро вырос — превосходный дом с большими окнами, застекленной верандой, прихожей и вместительной столовой с мозаичным полом и замечательным деревянным настилом в остальных комнатах. Дед не хотел отставать от двадцатого века!

Однажды под вечер, помогая настилать полы, я услышал от деда, что прошлой ночью из кладовой утащили мешок бобов из тех, что хранились там вместе с прошлогодним урожаем кукурузы. Я быстро смекнул, что кража мешка может послужить мне на пользу.

— Если хотите, — предложил я деду, — поручите мне охранять кладовку. Я не боюсь воров и могу там спать.

Хитро подмигнув другим, дед рассмеялся — ему пришлась по вкусу моя смелая выдумка. Сторонник воспитания «мужской решимости» в моем характере, он согласился, заявив с напускной серьезностью:

— Хорошо, Маркос, очень хорошо! С сегодняшнего дня будешь спать там. Получишь мое ружье с зарядом мелкой дроби. По крайней мере, хоть спину обожжешь вороватому коту, что повадился за бобами.

Так легко мне удалось провести деда, несмотря на всю его проницательность! На самом деле я вовсе не собирался сторожить бобы от воров. Нет!

В летние месяцы на улицах селения часто раздавались ночные серенады под окнами девушек, и я, получив разрешение спать в кладовке, мог в любой час улизнуть, чтобы послушать песни и гитару.

Бросив в таких случаях раньше обычного чтение, я тушил свечу и свертывался клубком на теплой подстилке из кукурузных початков, не обращая внимания на шмыганье крыс или писк перелетавших с места на место летучих мышей. С нетерпением следил я сквозь щели кладовки за огнями, горевшими в комнатах; мало-помалу они гасли один за другим. Выждав еще некоторое время, пока все не уснут, я тихонько покидал кладовку, перелезал через ворота и отправлялся бродить по пустынным улицам спящего селения в поисках веселой компании ночных гуляк. Я чувствовал себя счастливым, слушая звон гитары и песни влюбленных.