Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Выбор темы, видимо, был определен не без влияния работы Энгельса, опубликованной почти одновременно на страницах «Нойе цайт»[535]. Но в еще большей степени на выборе темы отразилось то беспокойство за судьбы французского общества, которое особенно навязчиво звучит у Ренана в его «Интеллектуальной и моральной реформе» и легко прослеживается также в работах исторического характера. Известно, что Ренан был автором трудов, которые служили излюбленным источником, откуда Сорель не только черпал материал для своих размышлений, но и заимствовал темы и – более того – общую постановку вопросов, изнутри обусловливавшую его мысль. Но в данном очерке Сорель задался целью пойти дальше тех выводов, которые Ренан наметил в заключение своего «Марка Аврелия». Ренан, констатировав, что безразличие римского государства к социальным проблемам привело к его распаду и соответствующему усилению христианства, отмечал, что это случается всякий раз, когда заявляется претензия на то, чтобы направлять действия людей с помощью абстрактного идеала. «Человек, – заключал он, – рождается на свет такой посредственностью, что хорошим он бывает, лишь когда мечтает. Чтобы делать то, что следовало бы делать из любви к добру, он нуждается в иллюзиях»[536]. Сорель признавал этот тезис верным только по отношению к прошлому, но не соглашался с его распространением и на современный исторический период, отмеченный прогрессом индустриализации. Разумеется, писал он, «покушаться на фикции, с помощью которых среда выражает свои исторические начала, очень опасно», но только «до тех пор, пока у людей нет никакого средства научно осмыслить экономические отношения»

[537]. Сорель улавливал здесь разлагающий эффект христианской идеологии, который, на его взгляд, объяснялся ее чисто разрушительным характером. Указывая на небесный град как цель человеческой жизни, она делала очевидным уже совершившийся распад града земного. Но в то же время она предлагала принцип (божественного права), осуществление которого оказывалось неподконтрольно большинству, ибо представительство коллективных интересов было сосредоточено в руках немногих лиц (духовенства). Античное общество тоже было в состоянии осознать коллективный характер своего существования только с помощью фикции (отечество), но совместное участие в защите территории (отсюда и значение, приобретенное образом воина-героя) и в коллективных драмах

(народных празднествах) осязаемо напоминало о «политическом характере сосуществования людей под властью одного и того же узаконенного строя»[538]. Сорель определяет переход прерогатив власти от античного государства к церкви как идеалистическую революцию в смысле попытки основать отношения между людьми на абстрактном принципе, лишенном привязки к какой бы то ни было социальной практике.

В отличие от этого марксистский социализм, в представлении Сореля, может использовать в качестве опоры для своей идеологии две исторические тенденции. Первая из них выражается как раз в ослаблении престижа церкви. «Пролетариат, – отмечал Сорель, – приобрел ясное понимание того, что учреждения, которые раньше именовались благотворительными, в действительности суть коллективистские учреждения, которые должны подчиняться органам, управляющим в настоящее время светским обществом»[539]. Другими словами, Сорель считал, что придание школам светского характера и успехи рабочего законодательства составляют первые моменты процесса обобществления снизу институтов государственного строя. Наряду с этим светским государством, постепенно приобретающим черты социалистического, он видел реально существующее государство

– стервятника, то есть ту его сторону, которая связана с функционированием политической машины и борьбой за власть. Другой динамический момент заключается в констатации «давления со стороны гражданского общества», – давления, которое превращается во «всеобщее напряжение человеческих сил, направленных к овладению всем тем, что представляется желанным»[540]. Это постоянное давление ведет не только к разложению старого, но и к образованию «групп, обладающих прочным каркасом, на котором откладываются и формируются чувства и идеи»[541]. Так, рабочий класс представлялся Сорелю группой, наделенной своим прочным каркасом. Марксистская идеология и марксистская наука настолько гармонично сочетались в его сознании, что способны были стать цементом, необходимым для исторической инициативы пролетариата.