Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Содержание «Размышлений о насилии» кристаллизуется вокруг трех пар противостоящих понятий: сила – насилие, всеобщая политическая забастовка – всеобщая революционная забастовка, утопия – миф. Возвращаясь к оценке недавних событий французской истории, Сорель выявляет обстоятельство, общее, на его взгляд, для действий дрейфусаров и для рабочих забастовок: решающую роль hommes de violence – живых конкретных носителей насилия. Стратегию, которую можно извлечь из этих событий, Сорель называет «прямым действием»; ее главными носителями выступают рабочие, выведенные из-под какого бы то ни было чуждого им руководства и ведущие борьбу с политиками. Он всячески подчеркивает, что данная стратегия не порождение ума мыслителя-одиночки, а случайный стихийный итог целого комплекса обстоятельств. Более того, новую революционную практику он характеризует как «истинную ревизию марксизма»[592]. Ведь именно всеобщая пролетарская забастовка способна вооружить полезными указаниями тех, кто направляет свои усилия на приспособление марксистского учения к меняющейся действительности. Она позволяет, в частности, преодолеть реформизм, к которому вынужденно остался прикованным Бернштейн. «Чуждый заботам нашего современного синдикализма, он, на мой взгляд, не извлек из марксизма всего, что тот содержит. Впрочем, он писал свою книгу, когда нельзя еще было постичь то революционное движение, которому посвящены эти размышления»

[593]. Таким образом, насилие есть «великий социальный факт сегодняшнего дня, факт, масштабы которого нужно попытаться понять»[594]

.

Обратившись к историческому происхождению предрассудков в отношении насилия, Сорель обнаруживает их корень в недостаточной терминологической ясности, сопровождающей применение этого понятия. Смысл своего утверждения он резюмирует следующим образом:

«Термины „сила“ и „насилие“ употребляются недифференцированно; ими обозначают то акты власти, то акты возмущения, хотя ясно, что последствия в этих двух случаях совершенно разные. Я считаю, что было бы в высшей степени целесообразно применять терминологию, не оставляющую места никакой двусмысленности, и что термин „насилие“ следовало бы сохранить лишь для второго случая. Следовательно, мы будем говорить, что сила имеет целью навязывание организации социального порядка там, где господствует меньшинство, тогда как насилие нацелено на уничтожение подобного порядка. Буржуазия применяла силу с первых мгновений современной истории, пролетариат же ныне реагирует на нее и ее государство с помощью насилия»[595]

.

В свете этого первого разграничения становится возможным различить огромную разницу между силой, применявшейся якобинцами в революции 1793 года, с одной стороны, и методом насилия, всеобщей забастовки – с другой. В первом случае речь шла о завершении процесса, который неизменно вел к усилению государства. Пролетарское же насилие не имеет ничего общего с «суеверным культом государства».

«Синдикалисты не ставят себе целью, как это делали люди XVIII века, реформировать государство. Их цель – уничтожить государство, то есть осуществить идею Маркса, в соответствии с которой социалистическая революция не должна привести к замене одного правящего меньшинства другим»[596].

Следовательно, переход к самоуправлению производителей, который еще в «Социалистическом будущем профсоюзов» рисовался как передача власти от государства к профсоюзам, здесь предстает в качестве насильственного разрушения государства как такового. Кроме того, делая упор на устранении какого бы то ни было типа власти, Сорель открывает перспективу сведения к минимуму применения мер принуждения. Раз пролетарское насилие в конечном счете есть не что иное, как «простые и чистые акты войны, которые имеют значение военных демонстраций и служат подчеркиванию деления общества на классы»[597], то не только «нет необходимости, чтобы жестокость применялась с размахом и кровь лилась потоками», но и можно даже предположить, что применение насилия сведется к чисто символическим актам.