Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

«Законодательный корпус, – писал уже в 1901 году Реннер, – является наиболее общепринятым объединительным органом современного государства, и его расчленение было бы смертельным грехом против этого органа как такового… В конечном итоге принятие унитарного решения заключает в себе главнейшую функцию парламента… Это решение сводит противоречивые интересы к единому обобщающему интересу, который часто не совпадает ни с одним из партийных интересов в отдельности. Любое парламентское большинство само по себе держится на компромиссе с меньшинством, которому оно должно предложить хотя бы пассивно

приемлемый компромисс. Любой, кто согласен с подобным соотнесением интересов и признает его существенную функцию, не может не заметить принципиальную ошибку так называемого представительства интересов на основе классовой структуры общества. По этой системе главной задачей является, по существу, выявление всех противоречивых интересов (что, впрочем, удается весьма редко) вплоть до уничтожения или резкого ограничения возможности прийти к единому мнению»

[775]

.

Но хотя рассуждения Гильфердинга и Реннера и имеют преимущество, заключающееся в прямом и окончательном разрыве с правовым натурализмом, еще присущим марксизму, «возводящему в фетиш законы природы» и противодействующему «рассмотрению общества как системы, фокусом которой являются государство и право»[776] (эти рассуждения приобретают в послевоенный период характер теоретической платформы, не тождественной «революционному выжиданию» II Интернационала), оба эти автора тем не менее кончают тем, что, используя кельзеновскую формулу государства и права, представляют демократическое государство как синтетический правосубъект, сводя веберовскую проблему легитимации к законности. Само понимание рационализации как постоянного преобразования структуры собственности и изменения функций предпринимателей – понимание, которое во многом сближает Реннера и Гильфердинга с Шумпетером, – представляет собой эволюционистскую, бесконфликтную линию развития, прямо противоположную линии Шумпетера.

Отличительные черты бауэровской концепции рельефно проступают в его полемике с этой двойной линией «аполитизированного» веберизма Реннера и Гильфердинга: сведение государства к продукту институционально-формалистического синтеза (равно как сведение легитимации к законности) и иллюзия о социализации как стабильного и в тенденции бесконфликтного равновесия социальных сил. Один аспект позиции Бауэра, представляющий, на наш взгляд, наибольший интерес, следует искать не в комбинаторном решении, положенном им в основу его модели демократии и социализации, а прежде всего в его попытке – по крайней мере начиная с 1923 года – совместить эту модель рядом с конфликтуалистской гипотезой. Бауэровская постановка вопроса о «функциональной демократии» испытала на себе влияние английского гильдейского социализма (представленного характерной «плюралистической» теорией Коула, Ласки и Стаффорда Криппса) не в меньшей степени, чем влияние Гильфердинга, который в 1921 году написал рецензию на книгу Коула о самоуправлении в промышленности[777], как и того же Реннера, который был склонен подчеркивать совместимость своей концепции с плюралистической доктриной гильдейского социализма: