Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Но именно эта блестящая изоляция Вены и создала своего рода оптическую иллюзию, которая привела Бауэра и партийное руководство к убеждению в возможности постепенного и необратимого вторжения в «сферу социального», опираясь на твердую поддержку «красных фортов» Вены. «В ближайшие годы, – писал Бауэр еще в „Борьбе за власть“, – может быть низвергнуто господство крупной буржуазии и власть в республике перейдет в руки рабочего класса»[774]

. Эта оптическая иллюзия драматически резко высвечивает апорию, таившуюся в общей обстановке предыдущих лет, и ее двоякий результат: стратегическое искажение анализа парадоксов демократии в силу следования логике противостояния блоков и ослабление – из-за гибкой политики христианско-социального канцлера Игнаца Зейпеля – динамического характера государственно-политического вмешательства в жизнь тех «общественных прослоек», завоевание которых считал Бауэр определяющим для решения проблемы равновесия классовых сил в пользу социал-демократии. Стоит проанализировать, хотя бы схематично, эти два аспекта.

Мы уже познакомились с теми теоретическими посылками, с помощью которых Бауэр определял место «состояния равновесия» в современной исторической эпохе – эпохе кризиса парламентаризма. Но именно потребность дополнить требования представительной демократии отдельными требованиями «функциональной (или индустриальной) демократии» в рамках отнюдь не наивно эволюционного или прямолинейного представления о развитии демократии позволила ему избавиться от очевидного риска впадения в этатизм, которым была чревата позиция, например, Реннера. При этом возникли не менее серьезные проблемы. Акцентирование «культурно-индустриального органицизма», свойственного целой традиции немецкой мысли, в действительности присуще именно тем авторам, которые подчеркивают кризис парламентаризма. В этом смысле бауэровская концепция столкнулась с теми же трудностями, из-за которых потерпела крушение демократическая и неолиберальная мысль Веймарской республики (от Ратенау до Трёльча и Мейнеке). Подобная цель не может, однако, быть сведена – путем упрощения – к вопросу о сообществе (Gemeinschaft), понимаемом как органическое содружество людей – в отличие от искусственно-механического характера общества как Gessellschaft. На деле, во-первых, проблематика сообщества (Gemeinschaft) и народного государства (Volksstaat) не совпадает, хотя и нередко переплетается; во-вторых, обращение к проблематике содружества людей (Gemeinwesen) не влечет само по себе каких-либо обязательных органицистских выводов, коль скоро эта проблематика присутствует даже у такого крайне бдительного и критически настроенного по отношению к органицизму автора, как Ганс Кельзен. Поэтому нельзя пройти мимо того различия, которое было отмечено в ходе австро-германской дискуссии 20-х годов между формально-юридической оболочкой «сообщества» (правовое сообщество, Rechtsgemeinschaft) и национально-демократическим сообществом (народное сообщество, Volksgemeinschaft). У Гильфердинта и Реннера, например, тематика общности (Gemeinwesen) и сообщества (Gemeinschaft) на практике не противоречит институциональному формализму, составляющему отличительную черту их концепции. С другой стороны, программа институционального поглощения профсоюзов и других представительных институтов в виде «Gemeinschaftskörper» («общественных органов») никоим образом не ставит под сомнение главенство парламента, рассматриваемого (как и у Кельзена) как естественное место для компромисса и, следовательно, как гарантия стабильности равновесия.