Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

В Испании и Португалии обращение 24 января 1919 года было адресовано «революционным» и «левым» элементам из социалистических партий этих стран. В обоих случаях формулировка не отражала всего диапазона сил, сочувствовавших революционной большевистской программе. Несомненно, что в Испании усиление внутренней напряженности ускорило кризис проантантовского большинства в Испанской социалистической рабочей партии и способствовало формированию вокруг журнала «Нуева палабра» «центристской группы», идеологически родственной меньшинству в СФИО, то есть течению Лонге и Фора. Внутри нее после перемирия 1918 года продолжался процесс коренной перестройки, в результате чего образовалось левое крыло, которое делало упор на сходстве, а не на различиях между Россией и Испанией и было убеждено, что испанская революция, подобно русской, сможет миновать или быстро пройти буржуазную фазу развития общества, перейдя сразу к социализму. В организации «Социалистическая молодежь» также были сильны симпатии к большевизму; эта организация, имевшая массовую базу в Астурии и единственная среди испанских левых групп безоговорочно принявшая обращение 24 января 1919 года, могла стать прочным ядром коммунистической партии. Она пробила глубокую брешь также среди экс-фабианской интеллигенции так называемой Новой школы и в группе студентов-социалистов Бальбонтина, склонной к волюнтаристской интерпретации марксизма, и казалась способной найти выход своему народническому, прямо-таки религиозному пылу. И все же начиная с ноября 1917 года самыми горячими сторонниками большевистской революции в Испании оказались анархисты и Национальная конфедерация труда. В конце 1918 года в Барселоне и Мадриде появились газеты анархо-синдикалистского толка, которые носили название «Эль Больчевиста» и «Эль Совьет» и прославлявшие революцию, в которой они видели живое воплощение «святого коммунизма Кропоткина и Толстого». И если восхищение «чистых» анархистов большевизмом было в значительной степени основано на мифе и недоразумении и ему предстояло вскоре исчезнуть, энтузиазм анархо-синдикалистского большинства Национальной конфедерации труда зиждился на более прочной основе[984]

и был стимулом для переосмысления проблем власти и организации, с обязательной опорой на понятие диктатуры пролетариата и на ленинскую концепцию партии[985]

. Тем же путем шла Португальская федерация максималистов (возникшая в 1919 году после самого тяжелого кризиса революционного синдикализма, который стал очевидным в результате поражения всеобщей забастовки в ноябре 1918 года) и газета этой федерации «Бандера вермелья» («Красное знамя»)[986]

.

3. Процесс отбора

Из этого весьма сжатого обзора видно, сколь многообразны и разнородны были течения, готовые в начале 1919 года влиться в коммунистическое движение, которое, казалось, вот-вот разорвет оковы капиталистического строя. Война положила начало глубокому и необратимому кризису в рабочем движении и ускорила возникновение ситуации, в которой два «марксизма»: реформистский и революционный – до 1914 года и позднее сосуществовавшие (не считая редких исключений) внутри партий II Интернационала, – оказались резко противопоставленными друг другу. Роль катализатора в этом процессе сыграла Октябрьская революция; степень сознательности участников этого процесса была весьма различной в зависимости от ситуации. Некоторые силы («спартаковцы», польская социал-демократия, голландские «трибунисты», итальянские «абстенционисты» и сторонники «Ордине нуово») имели много общего с идеологией и программой большевиков, хотя позднее, в период «большевизации» Коммунистического Интернационала, и возникли противоречия, ставшие причиной кризисов и разрывов. У других сил левой социал-демократии (многие из которых представляли лишь незначительное меньшинство собственных партий) обращение к III Интернационалу было вызвано не столько тем, что они разделяли принципы большевизма, основные теоретические положения которого были к тому же еще мало известны или совсем неизвестны в ту пору, сколько Октябрьской революцией как таковой, провозглашением нового порядка, защищавшего справедливость и мир, носителем которого эта революция была, той новой уверенностью, которую она вселяла в потрясенные крушением прежних ценностей умы, символом чего было 4 августа 1914 года[987]. Людовик-Оскар Фроссар, французский социалист, переживший все эти перипетии и примкнувший в 1920 году (пусть ненадолго) к коммунизму, с характерным пафосом передал в своих воспоминаниях чувства той поры: