Меч мертвых

— Люди разбойные… — тупо глядя в темноту, предположила Крапива. — Из ватаги, что за болотом живет. Вожака, слыхал, может, Волдырем кличут…

— Слыхал, — кивнул Страхиня. Такое предположение в самом деле напрашивалось, но кое-что мешало поверить, и Страхиня усмехнулся: — Хорош князь у вас, лихих людей лесных не может угомонить! До того уж дошли, что засады устраивают и кметей его, точно зайцев, из-за дерева бьют…

— Язык попридержал бы, варяг, — посоветовала Крапива. — Глаза тебя уже за что-то добрые люди решили…

Страхиня ощерился:

— А ты сказать хочешь, твой батька новогородцев порезал, после на волоке кого-то пострелял и в лес утек?

Крапива уткнулась носом в коленки и неслышно заплакала.

— Сколько видел разбойников, те дружинных воевать начинали, только когда ничего другого не оставалось, — сказал Страхиня. — Странная здесь у вас ватага гуляет! Если бы еще князь оскудел, так и того нет; крепко Рюрик сидит, княжит сильно… А что, скажи, не отбегал от него никакой боярин с дружиной? Такой притом, чтобы сильно Сувора не жаловал?

— Нет! — Крапива сделала над собой усилие, утерлась. — Не припомню такого! И ни с кем раздора-то не было, опричь Твердислава… Любили у нас батюшку моего!

— Видел я зимой молодцов, что за Сокольими Мхами живут… — пробормотал Страхиня. — Этим только купцов резать, да и то, если кто сдуру вовсе без охраны идет. Не справиться бы им с Суворовичами…

— Другой ватаги здесь нет, — повторила Крапива. — Ижора только неподалеку живет, да чудь еще… Но у тех с Рюриком мир…

Сказав так, она сразу подумала о дурном роде Тины, напавшем на купеческий поезд. Да… Братья Тина, возмечтавшие чего-то достичь против Суворовых удальцов… Впору хоть улыбнуться.

— У волока нам делать больше нечего, — приговорил варяг. — К Сокольим Мхам идти надо. Найдем что-нибудь или поймаем кого, правду повыспросим… Ты рыбу ешь, девка, чтобы сила была. Дорога завтра неблизкая…

Крапива вдруг представила себе батюшкино тело, так же брошенное неприбранным, как те, на поляне. И падает на него реденький ночной снежок, и не тает, и лесной зверь подходит, обнюхивает несыто… Девушка замотала головой, отгоняя невыносимое, и с прорвавшимся отчаянием спросила Страхиню:

— Ты-то кто таков сам? На что тебе мой батюшка нужен? Зачем ищешь его?..

Могла бы еще дерево вопросить, под которым обосновались, чего для оно здесь возросло. Страхиня как и не услышал.

— Рядом ложись, — сказал он, разворачивая большой меховой мятель. — Теплей будет.

У Крапивы опять навернулись на глаза жгучие слезы. Почему он увел ее в лес, не дал сразиться с бывшими побратимами и погибнуть в бою?.. Легко спешила бы ныне, по частым звездам ступая, в светлый ирий, держалась бы за теплую шерсть помощника-Пса и уже забывала бы обо всех земных горестях, а на том берегу батюшка радостно встречал бы… и матушка с ним…

Так, жалея себя, Крапива уснула: умаявшееся молодое тело требовало отдыха. Страхиня не попытался обнять ее. Просто лег подле, делясь теплом, и тоже уснул. Но не провалился, как она, в бездонную черноту. Варяг спал вполглаза. Который год уже он не ведал настоящего сна…

Утром они пожевали еще рыбы и отправились дальше. Теперь Страхиня не гнал Крапиву перед собой — сам шел впереди, отыскивая тропу среди разлившихся топей. Он не боялся, что девушка вздумает убежать.

— Отца найти хочешь? — спросил он ее, когда трогались в путь. — Значит, вместе будем держаться, оно так-то верней…

— Зачем он тебе? — с бесконечной усталостью опять спросила Крапива. Он ответил, как отвечал и допрежь:

— Ему я не друг. Но и не враг.

…И как хочешь с этим, так и живи. Шли уже полдня, и Крапива не то чтобы притомилась — сил попросту не было с самого начала, а теперь и подавно не прибавилось. И тело было, можно сказать, почти ни при чем. Изнемогала душа.

Девушка давно уже не думала ни о чем, не гадала ни о батюшке, ни о собственной горемычной судьбе. Тупо переставляла ноги, глядя одноглазому в широкую спину. Останавливалась, когда останавливался он, потом неохотно возобновляла движение. Ей странен был человек, который еще чего-то хотел, еще куда-то стремился. Про себя она знала, что эта дорога не кончится никогда; она так и будет идти, чавкая сапожками по напитанной холодной влагой земле, а медленная вода будет прибывать и прибывать, пока не укроет всего белого света и ее, Крапивы, русую голову в том числе…

Перемена, выдернувшая ее из дурнотного безразличия, случилась внезапно. Страхиня вдруг как будто что-то почуял; Крапива ничего не успела сообразить, когда он резко крутанулся к ней. Что-то свистнуло — но чуть раньше тяжелая ладонь снесла ее с ног, опрокинув и отшвырнув. Сам варяг прянул в сторону по-звериному… И в дерево между ними гулко ударила длинная боевая стрела.

Страхинин мешок остался лежать на земле. Опытный воин уже несся вперед, бросаясь из стороны в сторону. Еще одна стрела прошла в вершке от его бедра и, взвизгнув, сломалась о замшелый валун.