Меч мертвых

Харальд и Крапива остервенело мозжили топорами тугие свилеватые корни, все как один зло закрученные противосолонь, и по очереди ныряли под дно корабля, что-то там делали. Тяжелая лодья уже колебалась в воде, но высвободить ее не удавалось. Нырнув очередной раз, Крапива даже чуть раздвинула багром сцепленные стволы, однако багор соскользнул, и топляки вновь сомкнулись, защемили вплывшую между ними Крапивину рубаху. Нож остался в ножнах на палубе; девушка рванула толстую неподдающуюся вотолину и поняла — настал ей конец. Харальд почуял неладное, нырнул следом, нашарил в сплошной торфяной мути, откроил защемленный клок острым лезвием топора. Крапива всплыла, заливаясь хлынувшими помимо воли слезами. Отдышалась, нырнула опять…

Куделька все закрывала глаза, пыталась сосредоточиться. Ничего не получалось. Мешала лютая боль, со вчерашнего вечера не покидавшая висков. Наставница когда-то ей объясняла, за что насылается подобная мука. За насилие над волей другого; даже за то, что лечила кого-то, доброго согласия не испросив. А уж за то, что попортила остервеневших Замятничей, чего похуже можно было дождаться. Спасла вот Милаву, теперь приходилось платить: не могла помочь ни Сувору еле живому, ни пятерым мужчинам на каменной гриве. И было это бессилие еще во сто крат хуже боли, ломавшей виски.

Стрел у защитников берега было много, но они когда-нибудь кончатся, а стена щитов, выстроенная опытным Замятней, приближалась. И полезут в рукопашную боярские гридни, может, пораненные, но от этого еще более злые. Впятером их удержать?.. Притом что из пятерых настоящим бесскверным воином был только варяг. Искра тоже кое-что мог, но его любой из боярских людей шутя сдунет с дороги. Ижор и двое разбойников, слов нет, ловки и крепки… Ну да видели мы, чего такие ловкие и крепкие стоят против дружинных…

— Эй, боярин!.. — заорал вдруг Страхиня. — Без выкупа не пропустим!..

Его услышали сквозь ругань и гуденье тетив. Искра со своими от изумления опустили луки, а Замятня ответил из-за щита:

— Поздно ты, одноглазый, о выкупе заговорил.

— Прямо так уж и поздно? — весело ответил Страхиня. И бесстрашно вылез на опрокинутый плот. С той стороны в него тотчас пустили стрелу. Варяг отмахнулся не глядя, как от надоедливой мухи, и стрела улетела в болото. Он повторил: — Прямо так уж и поздно?..

Замятня тоже распрямил спину, выглянул из-за щита. Волдырь, чернея от ненависти, кинул было к жилке стрелу, но Искра схватил его за руку.

— А что мне с тобой договариваться? — спросил новогородский боярин. — Я тебя и всех вас, сколь там есть, ракам скоро отдам!

— Так ведь я не много прошу, — пожал плечами Страхиня. — Всего-то твой меч мне и приглянулся. Отдай — пропущу, куда пожелаешь.

Не друг я вам и не враг… — невольно вспомнилось Искре. А меч-то в руке у Замятни был вправду пригожий. И цвел в золоте рукояти, лучился на утреннем солнышке большой граненый сапфир… Что там на уме у варяга? Неужто предательство?.. Холодно отчего-то стало в груди. Не друг я вам и не враг…

Замятня Тужирич тем временем смотрел на Страхиню оценивающе. Потом медленно произнес:

— Этот меч я не под лавкой нашел. Он в бою мне достался. Не убоишься взять его у меня, как я сам взял, — иди сюда и бери.

Опытен был Замятня и чуял нутром, что одноглазый варяг стоил прочих, укрывшихся за завалом, всех вместе. Сколько гридней положит, прежде чем сам упадет? А ведь истребить его, пожалуй, только ему. Замятне Тужиричу, одному и под силу. Грешно отказываться, коли сам предлагает. Зато остальных потом — как блох. Одним шлепком всех четверых…

То, что корабль наконец высвободился, Харальд почувствовал совсем неожиданно. Он как раз стоял на палубе, Милава с Куделькой в четыре руки терли его куском сукна, отогревая после очередного погружения в холодную воду.

Вот тут-то и переменился неуловимым образом трепет корабля у него под ногами. Деревянные тиски разошлись, может быть, всего на вершок, но, тем не менее — разошлись. Харальд оттолкнул женщин и понял: побратимы на берегу не зря готовились принести себя в жертву. Все же и они с Крапивой совершили то, что должны были совершить.

Ощущение удачи, явившейся, когда уже иссякали силы, и труд выглядел тщетным, вырастило у Харальда за спиной крылья. Он перегнулся через борт и вытащил полузамерзшую, хватающую ртом воздух Крапиву. Пальцы у девушки уже не слушались: сведенные судорогой, начали прирастать к топорищу. Крапива сглатывала злые слезы отчаяния. Она ходила на боевых кораблях, но не выросла, как Харальд, на палубе и не разумела того, что было внятно ему.

У нее лязгали зубы, и Харальд сказал ей:

— Сейчас грести будешь, согреешься.

До нее не сразу дошел смысл его слов. Несколько весел уже лежало в гребных люках. Они ведь пытались сдвинуть корабль их дружным усилием, но до сих пор безо всякого толку. Поэтому Замятничи не всполошились, когда Харальд снова встал у правила и одна пара кормовых весел осторожно приподнялась над водой.

Замятня Тужирич оставил щит и стоял в кольчуге и шлеме, держа вынутый из ножен меч. Со шлема свисал, мотаясь по широким плечам, волчий хвост,