Меч мертвых

— Каким богам ты молишься, одноглазый? — спросил он насмешливо. — Что-то я не припомню, чтобы нам поле кто присуждал!..

Страхиня стоял перед ним обнаженный по пояс, как на Божьем Суде. Только висел на ремешке некий оберег, упрятанный от стороннего взгляда в мягкий мешочек. Варяг вдруг сказал:

— Ты-то за что здесь бьешься, боярин?

Замятня таких речей не ожидал, но с ответом не задержался.

— А за то, что не владели нами Белые Соколы да и не будут!..

— Который князь да в какое лето в Ладоге сел — через век уж пылью покроется… — усмехнулся Страхиня. — Или умник-песнотворец найдется да так все переврет своему князю в угоду, что мы с тобой на том свете пирогами подавимся… А вот непотребство великое, при пращурах бывшее, люди непременно запомнят. И что боярин Замятня Тужирич непотребство то учинил… Своей ли, не своей волей…

Рука новогородца, державшая синеокий меч, вздулась буграми мышц, но никакого движения не сделала и вновь успокоилась.

— Ты, — сказал он варягу, — того понять не способен, что за вольность дедовскую слишком большой цены уплачено не бывает…

Страхиня пожал плечами. Поперек всей груди у него лежал длинный, неопрятно сросшийся шрам.

— Отчего ж не способен? Если ты честь и жизнь свою выкупом готов положить, это дело твое… Ты, Замятня, только Твердяту спросить позабыл, охота ли ему ради вольности твоей помирать. Да еще на Сувора злочестье возвел. Крепко же на этом вольность ваша будет стоять…

Замятня владел собою отменно.

— А тебе дело какое? — спросил он. — Сам ты кто? Я тебя ни у Вадима, ни у Рюрика не видал!

— Я-то человек прохожий, — ответил Страхиня. — И дела мне, вот уж правда святая, ни до кого из вас нет.

— А здесь что потерял?

— Сказал же, меч хочу забрать у тебя. Не ровня ты ему, Замятня Тужирич. И владеть им не будешь.

Вдалеке, на середине озера, сдвинулся с места корабль и задом наперед одолел первую сажень, уходя из ловушки.

Когда Страхиня вдруг положил наземь свой узорчатый меч, Замятня глянул на него, как на вредоумного:

— Экие нынче пошли сторонние люди… Хочешь, чтоб надо мною смеялись?

— Безоружен ты, — ответил-варяг. Замятня не остался в долгу:

— Ну так и пеняй на себя!..

И не то чтобы шагнул — подлетел, по воздуху подплыл к одноглазому, не касаясь земли. И пошло, и завертелось!.. Гридни и заслон постепенно утрачивали взаимную осторожность, смотрели на поединщиков, силились уследить, что те вытворяли.

— Убьет одноглазого… — тихо сказал Волдырь Искре Твердятичу. — Жаль будет!

Искра тоже боялся и про себя ждал такого исхода, но допустить хоть малейшую неуверенность себе позволить не мог. Даже в осознанных мыслях, а вслух и подавно. Он ответил:

— Я видел однажды, как он оружных двоих… Тоже голой рукой…

— Да те двое небось половины Замятни не стоили! — усомнился разбойник, но Искра уже забыл про него. Смотрел во все глаза на сражавшихся, и казалось ему — слышал, как они продолжали свой спор.

— А ведь Твердислав доверял тебе. Не прощается такое, Замятня…

— Мой грех. И отвечу. А Белому Соколу в Ладоге не сидеть!..

— То боги рассудят.

— Богам и пособить можно, коль не торопятся!

— Боги-то разглядят, как ты еще и детей боярских убить шел, чтоб правды не выдали…

Локоть Волдыря больно врезался Искре в бок.

— Ай да Харальд!.. Корабль-то, смотри!.. — Разбойник торжествующе вытянул руку. — Уходит ведь, а?!..

…Тут все и случилось. Страхиня ли сделал какую ошибку, Замятня ли угадал еще не родившееся движение тем чутьем, что бывает у одного воина из десяти, — осталось неведомо. Летящий конец меча попал варягу в лицо. Прикосновение было невесомым, почти безболезненным. Но кожаная повязка, без которой Страхиню никто и никогда не видал, улетела далеко в сторону. И вместе с нею — лоскут плоти в полтора пальца толщиной, начисто ссеченный с лица.

И варяг, не издавший ни звука в тот день, когда меч Хрольва ярла едва не лишил его жизни, закричал, как умирающее животное.

Лезвие, направляемое не иначе как свыше, пронеслось в волоске от его левого глаза, много лет жившего погребенным под бесформенными потеками шрамов, и глаз отворился. И Страхиня сразу ослеп. Ослеп от выдирающей душу боли и от чудовищного, невероятного света, хлынувшего сразу отовсюду, со всех сторон.

Стона, отозвавшегося из-за коряг, он не услышал. Сработало не сознание, угасавшее в огненном вихре, — сработало тело. Лишенное водительства, оно все сделало само по себе. Мячиком откатилось назад, так что с добивающим ударом Замятня самым обидным образом промахнулся.

Это, впрочем, легко было исправить, и боярин шагнул следом, замахиваясь. Но в это время гридни за его спиной взволновались, загомонили, указывая руками. Замятня не удержался, взглянул.