Мельбурн – Москва

– А что ему оставалось делать? Особо он, конечно, Эльшана не любит, но уважает за ум и видит в нем перспективу, помог стать депутатом. Эльшана, а не моего дурака-брата поставил управлять всеми своими предприятиями, наших детей отправил учиться в Англию. А Эльшан… он любит побаловаться с женщинами. Я никогда не возражала – пусть поиграет, горячему мужчине без этого нельзя. Но с твоей женой все иначе – она просто не понимает его намеков, не смотрит на него, как на мужчину. Из-за этого он совсем потерял голову, постоянно ею бредит! В постели меня ее именем называет! С другой он переспал бы и забыл, а Маши даже коснуться боится. Похудел, с людьми разговаривает – смотрит куда-то в сторону, мне даже страшно за него. Я думала, сегодня он придумает предлог, поедет к ней, пока ты на работе, и все встанет на свои места, а что получилось? Она опять ничего не поняла, а он не решился сказать!

– Гм, – я в замешательстве почесал затылок, не зная, как ее утешить, и стоит ли вообще выражать женщине соболезнование из-за того, что ее муж не сумел сделать твою жену своей любовницей, – я вроде, все закончил, могу ехать домой?

Гюля отвернулась, бросив на меня недобрый взгляд. Выкрикнув мне все, что наболело, она немного успокоилась и теперь явно сожалела о своей откровенности. Я слегка поежился – знать столько о сильных мира сего иногда бывает вредно для здоровья. Вся надежда на то, что я еще здорово нужен «предприятиям», не знаю уж чьим – Эльшана или папочки-нефтяника.

Когда я вернулся домой, то с порога услышал доносившееся из комнаты сопение Игорька, а вся квартира благоухала свежими розами. Маша сидела на кухне и с присущей ей добросовестностью набирала текст доклада, рядом с ней на полу, в наполненной водой банке из-под маринованных огурцов, стоял огромный букет.

– Алешенька, – сказала она, потянувшись ко мне за поцелуем, – ты посмотри, пожалуйста, ребенок, кажется, опять сполз – сопит. Мне еще два абзаца допечатать, вставать лень. Розы хорошо пахнут, да? А посуду я помыла.

– Спасибо, ты настоящий друг, – с чувством произнес я, сходил в комнату поправить Игорьку подушку и, вернувшись, верхом уселся на табуретку напротив своей печатающей жены.

– Только не отвлекай, ладно? – ее тоненький указательный пальчик предостерегающе поднялся. – Еще двадцать минут. Возьми в холодильнике рыбу, я пожарила.

Я добросовестно выждал двадцать минут, успев за это время съесть два куска жареной трески, а когда Маша с облегчением оторвалась от ноутбука, спросил:

– Маш, ты в курсе, что Ишханов в тебя влюблен? Вон, какие розы приволок.

– А, ну да, конечно, – равнодушно ответила она, – знаю. Ну и что, я люблю розы.

Я чуть не подпрыгнул вместе с табуреткой.

– Как это что? У тебя как-никак есть муж, а тут посторонний человек, твой работодатель, имеет на тебя виды, дарит цветы, и ты так спокойно об этом говоришь? Или между вами все уже….

Я-то, конечно, ни на минуту не допускал подобной возможности, но сама мысль об этом была столь ужасна, что голос мой прервался. Маша тяжело вздохнула.

– Только не кричи, ладно? Если будешь меня душить, то души тихо, а то ребенок проснется. Ну, влюблен, а что я должна была делать? Конечно, если бы он начал по наглому приставать, пришлось бы брать расчет, а так зачем уходить? Я притворяюсь наивной дурочкой, и он держится на расстоянии – дураки и блаженные во все времена считались неприкосновенными.

– И ты не поняла, что сегодня он явился сюда в мое отсутствие с определенной целью, а вовсе не из-за этого дурацкого доклада?

– Все я поняла, не идиотка, это он малость не рассчитал – забыл, наверное, что такое однокомнатная квартира, где спит ребенок, решил, что мы с ним будем готовиться к докладу в будуаре типа Лялькиного в Триумф Паласе. Не при спящем же Игорьке ему меня было обольщать и не на кухне среди грязной посуды.

– Какое счастье, что я не помыл посуду, – пробурчал я. – Выкини к черту эти розы!

– Не собираюсь, розы ни в чем не виноваты, а посуду ты вместо меня вымоешь завтра.

– Нет, ты выкинешь эти розы, бессовестная тиранка! – проговорил я и с угрожающим видом поднялся со своей табуретки, но Маша уже стояла вплотную ко мне, ее высокая грудь прижималась к моей, пальцы торопливо расстегивали пуговицы моей рубашки.

– Ну, задуши меня, – прошептала она, – я так соскучилась!

Когда мы, придя в себя после отбушевавшего урагана страсти, блаженно вытянулись на прохладных простынях, я все же не удержался, спросил:

– Ладно, если уж ты знала, что этому придурку не доклад был нужен, а другое, так что же ты, как проклятая, сидела и весь вечер печатала?

– Во-первых, нельзя называть других людей придурками, – строго ответила моя училка, – а во-вторых, если начал дело, то нужно довести его до конца.

Не знаю, чем окончилась бы эта драма, но Маша после нашего разговора все же решила не играть больше с огнем и поступитла разумно – взяла на лето отпуск за свой счет. В начале июня мы сняли дачу под Серпуховом, а вскоре депутаты Госдумы ушли в отпуск, и Гюля увезла мужа в Майами – залечивать душевные раны.